Коринна не хочет ничего слышать.

— Нет, нет и нет! — в сотый раз отвечает она.

Она решила, что я хочу реабилитировать осужденного без отбытия срока.

Коринна злится из-за Пьера. Мы видели его почти каждый вечер, пока были в летнем лагере. А после возвращения из Италии видим его еще чаще. Он приходил вчера, и позавчера, и позапозавчера, и позапозапозавчера, вот сколько! Ремонт давно закончен. Ящики выдвигаются как по маслу. Дверцы на новых петлях открываются и закрываются легко!

Пусть он проваливает восвояси и чтобы мы о нем больше не слышали! Таков вердикт, вынесенный нашим трибуналом. Обвиняемый и его адвокат нарушают закон.

— Он тебе ничего не сделал.

— Еще не хватало, чтоб сделал!

До чего же непримиримая у меня старшая сестра.

— Если маме хочется иметь дружка…

Ай-ай-ай… Язык мой — враг мой. У меня вырвалось слово, которого я с начала собрания старалась не произносить. Вот оно и сказано: у нашей мамы может завестись дружок. Это худшее, что может быть.

Глаза Коринны мечут молнии. Она не хотела ничего об этом знать, ни-че-го. Даже если все яснее ясного, не говорите ей. Сказать — значит признать. Озвучить противоестественное — сделать его реальным. Это из-за меня у Коринны пылают уши. Мама завела дружка — как она может быть такой злой? Вот в чем теперь вопрос вопросов. Наша жизнь переменится.

Коринна никак не придет в себя. Ей больно — так горят уши. Картинка, возникшая от моих слов, жжет ей язык, горло и сердце.

— Теперь все будет по-другому, — сдавленно выговаривает она наконец.

— Еще и лучше! — я хочу вышибить клин клином. — А то все одно и то же…

— Вот увидишь, он будет приходить чаще, чаще, а потом в один прекрасный день… возьмет и поселится здесь.

«То-то я буду рада, хоть у него и черные волосы!» — вертится у меня на языке.

Но я не могу в этом признаться из сострадания к ее ушам — им и так лихо. Я не могу распять мою старшую сестру — в одну руку ей уже вбила гвоздь наша мама. Только едва заметная улыбка меня выдает. И старшая сестра заметила эту малюсенькую улыбочку.

— А ты? Ты была бы рада, если бы мама вышла за него замуж?

Да, за кого угодно, — я была бы счастлива! Благословила бы первого встречного! Раскрыла бы ему объятия! Он или кто другой, какая разница! Пусть она выйдет замуж, и у нас будут родители — как у всех. На днях рождения мне больше не придется танцевать с ней медленные танцы. И оглядываться, не грустно ли ей часом. Это будет уже не по нашей вине. Это будет по его вине! Пусть он и отдувается. А мы — мы будем просто дети. И наше дело маленькое! Он наверняка водит машину. Нам больше не будут сигналить на дороге. За него нам не придется краснеть. И сосед будет смотреть на нас по-другому. И Кадер никогда больше меня не толкнет! И мне будет позволено «дурачиться»! Мужчины — они любят, когда дети дурачатся. Но я не хуже сестер знаю, что это невозможно. У нашей мамы никогда не будет мужа. Наша мама не из тех, у кого бывают мужья. В лучшем случае у нее заведется дружок да и тот сбежит, когда увидит приданое — трех дочек. Ничего этого я не говорю.

— А… Мне без разницы.

— Тебе без разницы?

У нее аж глаза выкатились от ужаса.

— А тебе?

Жоржетта опускает голову.

— А мне нет! Мне не без разницы! Я не хочу чтобы она выходила замуж!

Жоржетта вот-вот заплачет из солидарности со старшей сестрой.

— Пока он ей только дружок..

Это обещание: пока. Но он им не останется. Два голоса из трех «за». Подавляющее большинство. Решение принято и утверждено. Наша боевая единица пресечет это дело, как только представится возможность.

А возможность не замедлит представиться, кто бы сомневался. Мама ничего не сделает, не посоветовавшись с нами. Пресекать так пресекать. У нашей мамы не будет дружка. Она останется нашей разведенной мамой с тремя дочками от бывшего мужа-блондина.

Открывается входная дверь, слышны шаги двух человек. Конец собранию.

Я бегу к своей половине письменного стола, Жоржетта — к своей, Коринна — к себе за перегородку.

— Добрый вечер, девочки! — раздается в коридоре чересчур уж веселый мамин голос.

Никто и глазом не моргнул. Мама распахивает дверь в нашу комнату. Она улыбается слишком широко. Мы-то видим: она смущена.

— Как дела, девочки?

Слишком радостный голос, на слишком высоких нотах. Мы-то видим: ей неловко.

Уж если мама выказала свою слабость перед нашим батальоном, если брешь так широка, будьте уверены: глава боевой единицы устремится в нее как смерч. Проблема будет решена, не успев возникнуть.

— Хорошо, — отвечаю я наконец. Не молчать же до завтра.

Мама смеется. Такая довольная, что вся пошла морщинками. И рот растянулся от уха до уха. Чересчур широкая улыбка скомкала лицо.