Пришел черед Жоржетты осведомиться о возможных братьях и сестрах.

— Нет.

После долгой, очень долгой паузы он снова смотрит на трех своих девочек — на нас. Не наши ли вытаращенные глаза заставляют его продолжить?

— Этот разрыв мне нелегко дался. Развод… в то время… Сейчас-то разводятся сплошь и рядом… А тогда, если женились, то думали, это на всю жизнь… Нет… Больше я не хотел…

Кто-то из нас троих должен откликнуться, но мы молчим. Это признание уводит на скользкую дорожку. Снова пауза, идут секунды…

— Я был… как бы это сказать… Я вырос в деревне…

Я почти слышу, как Коринна подтверждает про себя свою догадку: она же говорила, что «Он» — мужлан!

— В пятнадцать лет я приехал в Лион… И… я снял комнату… над квартирой ваших дедушки с бабушкой…

«Он» опускает голову.

Это похоже на проклятие. «Он» будто кается нам в своей самой большой ошибке.

Стало быть, самой большой ошибкой была комната, снятая в доме, где жили наши дедушка с бабушкой и где «Он» встретил ее. А «Она» — это Анна, наша мама.

— Это был совсем другой уклад… Итальянцы тогда… как бы это сказать…

«Он» словно по тонкому льду идет.

— Они… жили кланом… А я… там, где я вырос… мы… как бы это сказать… меньше зависели друг от друга… Вот и… ничего не вышло…

Я окидываю взглядом нашу группу за столом. Вдруг ловлю себя на мысли: а что было бы, войди сейчас Анна?

Вовсе не в нашей троице проблема этого человека, думается мне.

Войди сейчас Анна — это было бы землетрясение. Хаос. Коль скоро это «Он», его проблема — «Она». А мы сидим перед этим мужчиной — мы, превратно истолковавшие ситуацию. Мы не упоминаем маму. «Он» тоже. «Он» говорил о дедушке, о бабушке, о маминых братьях и сестрах, даже о моем крестном, которого «Он» до сих пор боится как огня. Но не о ней. Ни разу. Ни словечка.

Не для того, чтобы поиграть с нами, «Он» стучался в дверь! И не из-за крестного «Он» перестал приходить!

Я встаю так резко, будто краб вцепился клешней мне в зад. Эта последняя выложенная карта все во мне перевернула.

— Мне пора!

— И мне.

— И мне.

«Он» расстроен. Ну вот, ломает пальцы…

«Может, посидите еще? Недолго? Два часа — это так мало», — почти слышу я его мольбу.

«Он» ничего не говорит. Что помешало ему высказать эту просьбу, так ясно читавшуюся в его вдруг ставшем потерянным взгляде?

«Он» не посмел.

Светловолосый мужчина с фотографии надел свое кожаное пальто. От него повеяло холодом.

Мы вчетвером вышли на бульвар.

— Вы хоть весточки мне посылайте… Я буду рад…

Мы ничего не говорим. Нам всем неловко.

— От меня весточки не ждите. Я постоянно в разъездах. Пока найду открытку, ручку, марку и адрес, глядь — улетела…

Я нарушила молчание, надо сказать, грубо.

Коринна готова ударить меня, так возмутил ее мой ответ.

— Я, конечно, напишу вам, но только… но только… только у меня нет вашего адреса.

Услышав это, «Он» сразу посмотрел на меня.

Я самая защищенная. Я самая сильная, что бы там ни говорили. Я высказала свое предположение: скорее всего, я не напишу ему и не приеду больше. А хотела ли я получать письма от него?

— Я опаздываю, давайте быстрее.

Я тороплю сестер. Ситуация непростая, деликатная.

Не надо усугублять, все и так печально!

Вот теперь мне хочется завыть.

«Он» понял. Я прошу его уйти. В последний раз «Он» смотрит на нашу троицу. Фотографирует нас глазами. Запечатлевает наши лица. Почему он не уходит? Черт…

— Все-таки посылайте мне весточки иногда… — снова просит «Он», уже удаляясь.

Мои сестры не знают, в какую сторону идти.

И когда светловолосый мужчина оборачивается, я подаю сестрам знак за мной. Они не подвели. Остались рядом со мной.

Мы делаем вид, будто уходим. А сами, остановившись, смотрим, как силуэт светловолосого мужчины скрывается в метро.

Черт-те что! Я черт-те что несла в ответ на все вопросы по телефону! Журналистка, верно, подумала, что берет интервью у дебилки. Я вообще не понимала, о чем она спрашивает. Меня одолел смех, когда девушка с ресепшена предупредила, что я закуриваю сигарету не с того конца. Мне хотелось одного — чтобы это кончилось. Я сидела, уставившись на чемодан. Грызла ногти. Аж до мяса на правой руке, говорила же — откушу. Отвечала невпопад. Я хотела домой. Подальше отсюда. Мой дом — за пятьсот километров. Скорей бы сесть в ТЖВ. Мой дом — моя крепость. Я стану другим человеком, как только ступлю на парижский асфальт. Мой поезд в восемь.

— Позвони маме, — сказала мне Жоржетта.

Я набираю мамин номер.

— Это Сибилла.

— Да?

— Я сегодня уезжаю… Если хочешь, можем выпить кофе где-нибудь возле твоей работы.

— Да.

— Ты в котором часу заканчиваешь?

— В полшестого.

— Договорились, я за тобой зайду.

Обошлось без скандала. И без излияний. Самое трудное позади. Светловолосый мужчина сел в метро. «Он» поехал домой. Куда? Мы не знали. Не успел «Он» скрыться, мы, Коринна, Жоржетта и я, ринулись обратно в «Брасери-дез-Эколь». Четыре стула были пусты. Никто не занял наши места. На столе остался стакан от лимонада — как свидетель.