Ведь теперь дело не ограничивалось только комнатой-каютой и рассказами дядюшки Арсена. Нику некогда было любоваться парусником, у него не было свободной минуты, и несколько дней подряд он после полудня, во время отлива, брал с собой Поля на сбор ракушек неподалёку от пещеры Полет. Этот маленький, похожий на девочку парижанин нравился ему, и он гордо представлял его своим приятелям: «Мой лучший друг». Приятели принимали зто заявление очень сдержанно. В большинстве своём это были рослые, из рук вон плохо одетые парни в дырявых тельняшках и выцветших штанах, и они, насвистывая, искоса посматривали на этого бледного, холёного мальчика, который, казалось, попал к ним с другой планеты.

Были тут и Маринетта и Тинтин — Тинтин на этот раз добродушный и хвастливый; увидев Поля, он сказал: «Ну ладно, забудем, что было», словно не он одурачил, а его одурачили в тот день, когда произошёл несчастный случай. Поль, конечно, ответил: «Идёт», и крепко пожал ему руку, как подобает в таких случаях мужчине. Ему так хотелось доказать этим независимым и отважным мальчикам, которыми он безмерно восхищался, что он настоящий мужчина. Он боялся всего — волн, луж, песчаных отмелей, но скорее умер бы, чем признался в своём страхе; и, раздирая в кровь пальцы об острые камни, он карабкался на скалы, скользил, падал, поднимался, отрывая по раковине то тут, то там, чтобы потом с торжествующим видом принести их Нику.

— Ну, знаешь, если бы мы рассчитывали только на тебя!.. — кричал ему Тинтин.

И все покатывались со смеху, особенно Маринетта, которой, казалось, доставляло злобную радость осыпать его насмешками.

Поль не мог ничего придумать в ответ и злился, но не показывал этого и даже пытался улыбаться, как человек, понимающий шутку.

— Да пошли ты её к чёрту! — советовал ему Николя.

Послать её к чёрту? Легко сказать! А если она рассердится, если остальные «не захотят с ним водиться»? «Не захотят с ним водиться» — такая возможность настолько ужасала Поля, что он был готов на всё — с самым непринуждённым видом, отнюдь не соответствующим его настроению, переносить любые насмешки, лезть в море во время прилива, карабкаться по скользким скалам. Он ловил каждый взгляд, каждое слово своих новых приятелей, и однажды, невольно подслушав, как Тинтин шепнул на ухо Нику: «Он, кажется, привыкает, твой балбес парижанин!», Поль едва не крикнул: «Спасибо!»

Покончив со сбором раковин, все возвращались в порт и продавали добычу торговкам рыбой, а Ник неизменно какую-то часть своих ракушек относил в маленькую таверну. Там они снова находили дядюшку Арсена, корпевшего над парусником, Иветту с куклой, Лулу в коляске; тётя Мальвина доставала из стенного шкафа хлеб, и все весело усаживались за колченогий стол. Тинтин и Маринетта получали свою долю.

— Где хватает на двоих, там хватит на четверых, — говорила тётя. — Ешьте досыта, ребята!

Маринетта, всегда страшно голодная, не заставляла себя упрашивать; она значительно раньше других управлялась со своей порцией и выжидающе смотрела на Николя.

— Вижу, куда ты клонишь! — восклицал тот и отрезал ей новый кусок.

А она уписывала его так же жадно, как и первый.

— Положить бы ещё сверху варенья, вот бы вкусно было! — заметил однажды Тинтин. — Хорошего варенья, абрикосового, например.

— Спору нет, — отозвалась Маринетта, — но будем довольны тем, что есть, верно?

После чего Поль отодвинул свой стул и помчался в соседнюю булочную за меренгами. Победоносное возвращение! Едва он развернул пакет, как отовсюду послышалось «ох» и «ах», все глаза округлились, руки потянулись к нему. Тинтин мигом проглотил свою меренгу, а Маринетта едва осмеливалась откусывать от своей.

— Поблагодари мсьё, — шутя бросил ей Николя.

— Так вкусно, что не могу говорить, — ответила она с набитым ртом, бросив на Поля робкий и удивлённый взгляд, который бесконечно обрадовал его.

На другой день он притащил зклеры, а на следующий, проходя мимо кондитерской, что на Большой улице, купил там пирожки с вишнями. Папины две тысячи франков таяли, как снег на солнце, но что за беда? Теперь Тинтин обращался с этим парижанином, который закармливал его пирожными, как со старым другом, теперь Маринетта все реже и реже высмеивала его, иногда она даже улыбалась ему на прощанье, вот до чего дошло! Поль чувствовал себя наконец принятым в их среду. Впрочем, он тоже стал другим. Проводя все дни с этими ребятами и страстно мечтая стать похожим на них, Поль все лучше и лучше узнавал своих новых товарищей. Он понял: для них рыбный промысел не игра, а работа, и деньги — жалкая выручка за улов — идут в семью: на них покупается хлеб. Мысль, что он помогает им, что отец его в детстве занимался таким же трудом, наполняла его гордостью; когда же после двух-трёх часов старательных поисков под камнями он ссыпал свою добычу в кошёлку Маринетты, в кошёлку, давным-давно потерявшую и форму и цвет, счастью его не было предела. Даже хорошая отметка никогда его так не радовала. Какими нелепыми казались ему теперь игры курортников на пляже! Неужели он мог с завистью смотреть на этих благонравных школьников, у которых все каникулы проходили в том, что они рыли в песке никому не нужные ямки!

Он избегал лишь одного: не ходил с Николя продавать макрель в кварталы, прилегающие к улице Аиста: ему совсем не улыбалось повстречаться с госпожой Юло! Под разными предлогами он оставался в таверне с дядюшкой Арсеном, и тут снова начинались разговоры о паруснике, о знаменитой контр-бизани, то слишком короткой, то слишком длинной, над которой старик весь день мудрил за своим колченогим столиком. Не в восторге он и от грота. [12]

Что думает об этом Поль? Достаточна ли, по его мнению, осадка? [13] Поль понимающе кивал головой, а иногда отваживался робко подать совет, который дядюшка встречал неизменным «Тихо на палубе!» Его «знаток» на поверку ничего не знал, но умел слушать, а для старика это было главное.

Поль возвращался со своих долгих прогулок совершенно обессиленный, опьянённый солнцем и ветром. Прежде чем подойти к пляжу, он тщательно стряхивал приставшие к одежде клочки водорослей. Его замкнутость и молчаливость, с каждым днём всё возраставшие, совершенно не вязались с тем оживлённым состоянием, в каком он теперь постоянно пребывал. Он молчал, но глаза его блестели, ноги под столом ходили ходуном, и при самом незначительном вопросе он вздрагивал всем телом, словно мысли его витали где-то очень далеко.