Шрифт:
На другой день она снова пришла. Как я жалел её, как же грустно мне было видеть её потерянное лицо. Под глазами залегли синяки, верно, после бессонной ночи, губы побледнели.
— Нет-нет, что вы это, зачем уходить? — сказала она мне. Потом повернулась к Хартвигсену и спросила:
— Подыскали вы кого-нибудь вести хозяйство?
— Нет, — ответил он, не сразу и равнодушно.
— Я, пожалуй, могла бы его вести, — заговорила она снова.
И опять он ответил не сразу и равнодушно:
— Да-да. Но я, право, сам не знаю...
— Так вы, стало быть, передумали?
И тут он, верно, понял, что победил, он вдруг сказал — безжалостно, грубо:
— Нет, это ты когда-то передумала. Если ты помнишь, конечно.
Она ещё постояла немного, всё больше и больше сутулясь, сказала тихо: «Да-да», — и ушла.
Даже не присела на стул, даже руки от дверной ручки не отняла.
Я вышел за нею следом, забился в глубь сарая и там на коленях молился за несчастную. Потом тоска меня погнала в Сирилунн, в лавку, на мельницу, опять в лавку Хартвигсен объявил, когда я вечером воротился:
— Я нынче ночью на часок отправлюсь за пикшей. Так что дом остаётся на вас.
Он шутил и как будто всё ждал чего-то, он то и дело поглядывал на дорогу.
И снова я пошёл в Сирилунн, чтобы не видеть, как Хартвигсен отправится за своей пикшей, — едва ли он будет один. Я бродил как во сне.
Так прошла ночь.
На другой день сидим мы с Хартвигсеном перед домом и болтаем. Был полдень, стало, помнится, накрапывать — и вдруг, в третий раз, заявляется Роза. А ведь Хартвигсен всю прошедшую долгую ночь напролёт провёл с баронессой. Мне-то он сказал, что собрался за пикшей, а сам гулял по лесу в ту тёплую ночь.
Роза подошла неверным шагом, завидя её, я даже сперва испугался, не хлебнула ли она чего-нибудь крепкого. Мне сразу захотелось очутиться как можно дальше от них, и при первых же её словах я вскочил.
— Вот, зачастила я к вам. Что-то я хотела сказать.. Ах да, там в лесу... На косогоре, в осиновой роще...
— Ну и что? — вдруг перебивает Хартвигсен. — Ну, сидели мы там, время провождали.
У Розы прыгают губы, она смеётся:
— Она говорит, что ей за тридцать. Да, ей за тридцать.
— Ну и что? — спрашивает Хартвигсен. — Тебе-то какая печаль?
Роза смотрит на него и раздумывает. Я оборачиваюсь, я вижу, как она раздумывает, и слышу, как она говорит:
— Она куда старше меня.
И вдруг она бросается на землю и плачет.
VII
Дождь лил два дня и две ночи, и треска штабелями лежала под берёстой. Никто не работал на сушильнях, темно и мрачно было вокруг. Но поля и луга зарастали, пушились, волнились.
Мак предложил включить имя Хартвигсена в название фирмы; правда, это обойдётся ему в известную сумму. Хартвигсен спросил у меня совета, хотя, разумеется, он сам уже всё решил. Крупные торговые обороты вовсе не по моей части, тут я ему был не советчик. У Мака проверенное, известное имя, в этом свои преимущества; с другой стороны, Хартвигсен внёс в предприятие свой капитал и надёжность. Впрочем, они и без того уже компаньоны.
Он что-то написал на бумажке, протянул её мне и сказал:
— Вот эдаким манером. Чтобы по-иностранному выходило.
На бумажке значилось: «Мак и Хартвич».
Тотчас я заподозрил, что в этом переименовании замешана баронесса. Хартвигсен неотрывно смотрел на меня, пока я читал бумажку и над нею раздумывал. Я обучил этого человека грамоте, но недостаточно, ах, совершенно недостаточно, это только так, одна видимость, как та волосяная цепочка для часов. Хартвич? А ведь Роза любила его, раз она приходила к нему, и унижалась, и плакала.
Три раза она приходила. Когда она пришла в третий раз и бросилась оземь, Хартвигсен, конечно, растрогался, он вспомнил былое, к тому же ему, разумеется, льстило, что его считают чуть ли не Богом, на него молятся, и он смилостивился над нею, он просил её встать и войти с ним в комнаты. И там они совершенно, да, совершенно поладили, я вошёл в дом добрый час спустя и застал их в полном согласии. С величайшим изумлением смотрел я на Розу, в лице её уже не было и тени страдания, только мир и покой.
— Стало быть, ты на этих днях переедешь, — сказал ей Хартвигсен на прощанье.
А мне он ничего не сказал.
Роза пришла. Она вела за руку Марту, дочку Стена-Приказчика.
— А вот и мы! — улыбаясь сказала Роза. Марта сделала книксен, как её учили, подошла к нам, пожала нам руки и снова сделала книксен. Хартвигсен каждой сказал:
— Милости просим!
И вдруг кто-то подходит со двора к окну и на нас глядит. Это лопарь 6 . Завидя его, Роза закрыла лицо руками и вскрикнула:
6
Лопари (лапландцы) — часто употребляемое в художественной литературе название народа саамов, проживающих в северных районах Норвегии, Швеции, Финляндии и России.