Христина, надо отдать ей справедливость, оставила после себя много красивых фраз. Эти фразы, конечно, не могли подкупить Д’Аламбера. Цитируя слова Христины, что лучшее ее воспоминание есть то добро, которое она сделала своим подданным, Д’Аламбер замечает: «Если так отрадно ей было делать добро, то зачем же она отказалась от престола». Д’Аламбер также глубоко возмущался тем, что Христина, восторгаясь художественными произведениями и приобретая их, часто не платила денег и тем ставила художников в безвыходное положение.

После тщательного изучения биографии Христины и оставленных ею сочинений Д’Аламбер выносит о ней следующее строго обдуманное и беспристрастное суждение: «Если мы оставим без внимания бесконечное множество панегириков, написанных и стихами, и прозою в честь королевы Христины, но устремим свой взгляд на то, что уцелело от нее самой, то есть на произведения ее ума и таланта, то мы увидим, что наследство, оставленное нам ею, очень незначительно. Сочинение ее, известное под названием „Pens'ees diverses“ („Мысли о разных предметах“), не только не заключает в себе философских обобщений, но отличается непоследовательностью, составлявшей, как известно, отличительное свойство ее характера. Что касается другого сочинения, „Похвала Александру Великому“, то о нем можно только сказать, что королева этого великого монарха весьма хвалила. Но полезнее, чем хвалить Александра, было бы подражать ему в стремлении к истинной славе и в настоящей любви к наукам и искусствам».

Д’Аламбер явился, таким образом, первым строгим судьей королевы Христины; до него все ее только превозносили; она всех подкупала кажущимися достоинствами ума; но Д’Аламбер первый заглянул в самую суть этой личности.

Это сочинение о Христине замечательно для нас в том отношении, что в нем соединились многие достоинства ума и характера Д’Аламбера и беспристрастное, спокойное исследование явлении духовной жизни, проникнутое чувствами гуманности и справедливости, которые сквозят и в немногих замечаниях, приведенных нами здесь. Это сочинение, как мы говорили, имело важные последствия для самого Д’Аламбера. Уясняя отношения Декарта к королеве шведской, он определил и свое положение относительно августейших покровителей: философ понял, что ему не следует оставлять отечества; участь Декарта к тому же его пугала; Декарт не вынес сурового климата Швеции, и Д’Аламбер в письмах своих к Фридриху и к Екатерине II постоянно говорит: боюсь климата Берлина и Петербурга.

Д’Аламбер написал также остроумный и трогательный диалог между Декартом и Христиной, при встрече их на Елисейских полях, через сто лет после смерти первого. Декарт говорит королеве: «Вам хорошо известно, что и на земле князья и философы недолго бывают неразлучны. Если они стремятся друг к другу, то это влечение мимолетное: первым необходимо образование, вторые нуждаются в покровительстве; те и другие жаждут славы. Но здесь, в этой мирной обители, ни князьям, ни философам нечего желать и нечего ждать друг от друга; они сидят врозь по своим углам; это в порядке вещей».

В конце диалога Декарт говорит: «На днях я здесь слышал от одного философа, что если бы он снова явился на землю и у него была бы полная горсть истин, то он сжал бы кулак и не выпустил бы ни одной из них. Мой собрат, сказал я ему, вы и правы, и нет: истины не следует держать в зажатой руке, но нельзя и разжимать руки разом, а постепенно, палец за пальцем, тогда не будет вреда ни воспринимающим истину, ни тем, кто ее проповедует».

В 1768 году 3 декабря Д’Аламбер в присутствии датского короля произнес речь в Академии наук. Встречали короля очень торжественно. Его величество вошел, занял свое место и пригласил сесть стоявших академиков; все они разместились соответственно своему званию около стола; в зале же расположилась свита короля и публика, желавшая взглянуть на своего гостя. Так как заседание имело торжественный, праздничный характер, то было также много дам. Когда водворился порядок, Д’Аламбер смело взошел на кафедру и начал так: «Милостивые государи! Философия, склонная избегать блеска и не выставляться напоказ, все же имеет некоторое право на уважение людей, потому что работает над их просвещением. Но скромность, ей неотъемлемо присущая, не позволяет ей о себе заявлять. Она сама по себе так нежна и настолько беззащитна, что для своего распространения нуждается в сильных покровителях. Во власти королей оказать эту услугу философии или, скорее, людям. Довольствуясь взорами мудреца, истина любит зарываться вместе с ним в уединение; но государь, убеждения и пример которого часто имеют для подданных большее значение, чем сама власть, может вывести на свет Божий скромную истину, дать ей место возле себя, на троне», и так далее.

Содержание речи вполне соответствовало ее блестящему поэтическому началу. Д’Аламбер отдал должное всем датским ученым, с особенным чувством остановился на деятельности Тихо Браге, с умилением говорил о научных исследованиях бесстрашных датских путешественников, изучивших далекие страны. Многое в этой речи относилось к королю лично и могло принести ему пользу. Нам не известно, какое впечатление произвела эта речь на короля Дании, но мы знаем, что копия с этой речи попала в руки герцога Пармского; речь так ему понравилась, что он перевел ее сам и, собственноручно переписав, послал Д’Аламберу, в рукописях которого уцелело письмо герцога: «Истины, высказанные вами, должны служить правилами для государей; я перевел их для того, чтобы они запечатлелись в моей душе… Эта речь доставила мне истинное удовольствие; она проникнута тем чувством гуманности, которое внушили мне в детстве. Я живо чувствую, какое благо для народа, если правитель обладает просвещенным умом. Я также сознаю, что уважение людей, призванных просвещать народы, способно облегчить тяжелый труд управления государством».

Мы привели это письмо потому, что оно служит опровержением высказанной Д’Аламбером устами мертвеца-Декарта мысли о том, будто королей и философов влечет друг к другу одно обоюдное тщеславие! Д’Аламбер, конечно, не мог равнодушно отнестись к преждевременной смерти своего великого соотечественника, потому и высказал в упомянутом диалоге много горького. Мы, со своей стороны, приходим к заключению, что философ не может и не должен находиться безотлучно при блестящем и шумном дворе, но двери его жилища должны быть открыты для правителя, который пожелал бы в беседах с ним отдохнуть от суеты мирской, и Д’Аламбер своим личным отношением к Фридриху только подтверждает высказанное нами.

Участие Д’Аламбера в издании знаменитой «Энциклопедии» XVIII века было весьма велико в количественном и в качественном отношении. Только один Дидро сделал больше его для «Энциклопедии». Вольтер, бывший также одним из деятельных сотрудников этого издания, писал Дидро и Д’Аламберу: «Прощайте, Атлет и Геркулес: вы оба держите на плечах своих целый мир. Пока во мне не иссякнет последняя капля жизни, я буду всегда к услугам знаменитых авторов энциклопедии».