Полное собрание стихотворений
вернуться

Мережковский Дмитрий Сергеевич
Шрифт:

1929

Главное

Доброе, злое, ничтожное, славное, —Может быть, это все пустяки,А самое главное, самое главное,То, что страшней даже смертной тоски, —Грубость духа, грубость материи,Грубость жизни, любви – всего;Грубость зверихи родной, Эсэсэрии, —Грубость, дикость – и в них торжество.Может быть, все разрешится, развяжется?Господи, воли не знаю Твоей,Где же судить мне? А все-таки кажется,Можно бы мир создать понежней!

<1930>

Пятая

Бедность, Чужбина, Немощь и Старость,Четверо, четверо, все вы со мной,Все возвещаете вечную радость —Горю земному предел неземной.Темные сестры, древние девы,Строгие судьи во зле и добре,Сходитесь ночью, шепчетесь все вы,Сестры, о пятой, о старшей Сестре.Шепот ваш тише, все тише, любовней;Ближе, все ближе звездная твердь.Скоро скажу я с улыбкой сыновней:Здравствуй, родимая Смерть!

<1930>

Легенды и поэмы

Восточный миф

Взлелеянный в тиши чертога золотого,Царевич никогда не видел мук и слез,Про зло не говорил никто ему ни слова,И знал он лишь одно о силе черных гроз,Что после них в саду свежее пурпур роз.Он молвил раз: «Отец, мешает мне оградаСмотреть, куда летят весною журавли,Мне хочется узнать, что там, за дверью сада,Мне что-то чудится волшебное вдали...Пусти меня туда!..» И двери отворились,И, светлый, радостный, едва блеснул восход,Царевич выехал на север из ворот.Из шелка веера и зонтики склонились,Гремела музыка, и амброй дорогойКропили путь его, как свежею росой.Но вдруг на улице, усеянной цветами,В ликующей толпе он видит, как старикС дрожащей головой, с потухшими очамиНа ветхую клюку беспомощно поник.И конюха спросил царевич изумленный:«О что с ним?.. Взор его мне душу леденит...Как страшен бледный лик и череп обнаженный.Беги ему помочь!..» Но конюх говорит:«Помочь ему нельзя: то старость роковая,С тех пор, как потерял он юность и красу,Покинутый людьми, живет он, угасая,Забыт и одинок, как старый пень в лесу.Таков удел земной!..» – «О, если так, – довольно,Не надо музыки и песен, и цветов.Домой, скорей домой!.. Мне тягостно и больноСмотреть на счастие бессмысленных глупцов.Как могут жить они, любить и веселиться,Когда спасенья нет от старости седой;И стоит ли желать и верить, и стремиться,Когда вся жизнь – лишь бред! Домой, скорей домой!..»Семь дней прошло, и вновь, едва блеснул восход,Царевич выехал на полдень из ворот.Душистой влагою пропитанные тканиНад пыльной улицей раскинули навес,Светился золотом в дыму благоуханийХоругвий и знамен колеблющийся лес.Но в праздничной толпе, что весело шумела,Забытый, брошенный им встретился больной.И пес ему в пыли на ранах лижет гной,И в струпьях желтое, измученное телоОт холода дрожит, меж тем как знойный бредЗрачки воспламенил, и юноша несмелоСпросил о нем раба, и раб ему в ответ:«Недуг сразил его: мы немощны и хрупки,Как стебли высохшей травы: недуг – везде,В лобзаньях женщины и в пенящемся кубке,В прозрачном воздухе, и пище, и воде!..»И юноша в ответ: «О горе! жизнь умчится!Как детская мечта, как тень от облаков,И вот, где цель борьбы, усилий и трудов,И вот, во что краса и юность превратится!..О горе, горе нам!..» И бледный и немойВернулся в свой чертог царевич молодой.Семь дней прошло, и вновь, едва блеснул восход,Царевич выехал на запад из ворот.Гирлянды жемчуга таинственно мерцали,И дети лепестки раздавленных цветовЗа колесницею с любовью подымали,И девы, падая у ног коней, лобзалиНа мягком пурпуре разостланных ковровГлубокие следы серебряных подков.Но вдруг пред ним – мертвец: без страха, без надежды,Окутан саваном и холоден, и нем —В недоумении сомкнувшиеся веждыОн в небо обратил, чтобы спросить: зачем?Рыдали вкруг него – отец, жена и братья,И волосы рвала тоскующая мать,Но слышать не хотел он ласки и проклятья,На жаркие мольбы не мог он отвечать.И юноша спросил в мучительной тревоге:«Ужель не слышит он рыдающую мать,Зачем уста его так холодны и строги?..»Слуга ему в ответ: «Он мертв, он навсегдаУшел от нас, ушел неведомо куда,В какой-то чуждый мир, безвестный и далекий.И яму выроют покойнику в земле,Он будет там лежать в сырой, холодной мгле,Без помыслов, без чувств, забытый, одинокий,И черви труп съедят, и от того, кто жил,Исполненный огня, любви, надежд и страха,Останется лишь горсть покинутого праха.Потом умрут и те, кто так его любил,Кто ныне гроб его со скорбью провожают,За листьями листы под вьюгой улетают —И люди за людьми под бурею времен.Вся жизнь – о гибнущих один лишь стон печальный,Весь мир – лишь шествие великих похорон,И солнце вечное – лишь факел погребальный!..»И юноша молчал, и бледный, как мертвец,Без ропота, без слез вернулся во дворец.Как в нору зверь больной, настигнутый врагами,Бежал он от людей и в темном уголкеК колонне мраморной припал в немой тоскеПылающим лицом с закрытыми глазами,Забыв себя и мир, забыв причину мук,Лежал, не двигаясь – бесчувственный, безмолвный...Ночные сумерки плывут, плывут, как волны,И все темней, темней становится вокруг...С тех пор промчались дни; однажды, в час вечернийЦаревич вышел в степь; без свиты и рабов,Один среди камней и запыленных тернийГлядел он на зарю, глядел без прежних сновНа дальние гряды темневших облаков.И вдруг он увидал: по меркнущей дорогеВ смиренной простоте идет к нему старик:В приветливых чертах – ни горя, ни тревоги,И тихой благостью спокойно дышит лик.Он не был мудрецом, учителем, пророком,Простым поденщиком он по миру бродил,Не в древних письменах, не в книгах находил,А в сердце любящем, свободном и широком —Все то, что о добре он людям говорил.Одежда грубая, котомка за плечамиИ деревянный ковш – вот все, чем он владел,Но, дружный с волею, пустыней и цветами,На пышные дворцы он с жалостью глядел.С открытой головой, под звездной ширью небаНочует он в степи и не боится гроз,Он пьет в лесных ключах, он сыт лишь коркой хлеба;Не страшны для него ни солнце, ни мороз,Ни муки, ни болезнь, ни злоба, ни гоненья.Он жаждет одного: утешить, пожалеть,Помочь – без дум, без слов и разделить мученья,И одинокого любовью отогреть.Он весь был жалостью и жгучим состраданьемК животным, париям, злодеям и рабам,Ко всем страдающим, покинутым созданьям,Он их любил, как брат, за что – не зная сам.Он понял их нужду, он плакал их слезами,Учил простых людей и делал все, что мог,Страдал и жил, как все, не жалуясь на рок,И в будничной толпе работал с бедняками.Как удивился он – веселый, простодушный —Из уст царевича услышав детский бред,Что верить нечему, что в жизни цели нет,Что человек – лишь зверь порочный и бездушный.Меж тем как пламенный мечтатель говорил,Качал он головой с улыбкой добродушнойИ с кроткой жалостью одно ему твердил,Не внемля ничему: «О, если б ты любил!..»И от него ушел царевич раздраженный,Озлобленный, больной вернулся он в чертог,На ложе бросился, но задремать не мог,И кто-то в тишине холодной и бессоннойУпрямо на ухо твердил ему, твердилБезумные слова: «О, если б ты любил!..»Тогда он встал, взглянул на блещущие вазы,На исполинский ряд порфировых столбовС кариатидами изваянных слонов,На груды жемчуга, и пурпур, и алмазы,И стыд проснулся в нем, к лицу во тьме ночнойВся кровь прихлынула горячею волной:«Как в этой роскоши, не видев слез и муки,Я жизнь дерзнул назвать ничтожной и пустой,Чтоб, не трудясь, сложить изнеженные руки,Владея разумом и силой молодой!..Как будто мог понять я смысл и цель вселенной,Больное, глупое, несчастное дитя,Без веры, без любви решал я дерзновенноВопросы вечные о тайнах бытия.А за стеной меж тем – все громче крик и стоны,И холодно взирал я с высоты моей,Как там во тьме, в крови теснятся миллионыГолодных, гибнущих, истерзанных людей.На ложе золотом, облитый ароматом,Смотрел, как тысячи измученных рабовТрудились для меня под тяжестью оков,Упитанный вином, пресыщенный развратом,Я гордо спрашивал: «Как могут жить они,Влача позорные, бессмысленные дни?»Но прочь отсюда, прочь!.. Душе пора на волю —Туда, к трудящимся, смиренным и простым,О, только б разделить их сумрачную долю,И слиться, все забыв, с их горем вековым!О, только б грудь стыдом бесплодно не горела,Последним воином погибну я в борьбе,Чтоб жизнь отдать любви, я выберу себеГлухое, темное, неведомое дело.Не думать о себе, не спрашивать: зачем?На муки и на смерть пойти, не размышляя,О, лишь тогда в любви, в простой любви ко всемЯ счастье обрету, от счастья убегая!»

1887

Старый Гуд

Осетинское предание

«Отец, о чем это стонет метель?..»

Из горских песен
Там, где смерть и вечный холод,Бури вой и рев лавин,Старый Гуд живет, владыкаГор, потоков и стремнин.В ледниках за облакамиБелый снег – его постель,Черный вихрь – его одежда,Борода его – метель.И когда он над горамиМчится, бешенством объят, —Водопады цепенеют,Скалы вечные дрожат.Но однажды гений смерти,Этот дух враждебных сил,Одинокую пастушкуГор окрестных полюбил.Бог стихий неукротимых,Разрушенья мрачный богЦеловал в траве весеннейЛегкий след девичьих ног.Он хранил ее, лелеял,Баловал и на венкиЕй растил по горным кручамАлый мак и васильки.Чтобы мягче было ножкам —Мох зеленый расстилал,На пути ее горстямиЗемлянику рассыпал.А заблудится, бывало, —Через бешеный потокИзо льда ей перекинетОн серебряный мосток.Сколько раз ее от смертиОн спасал, но от грехаНе сберег, – его малюткаПолюбила пастуха.Старый Гуд не может сердцеГордой девы победить,И ревнует, и не знает,Как счастливцам отомстить.Раз любимого ягненкаНе могли они найти,Заблудились, – ночь и вьюгаИх застали на пути.Тьма кругом; зашли в пещеру,Разложили огонек;Озарился теплым светомИх уютный уголок.Между тем как за стеноюВой метели все грозней,Разговор их тише, тише,Поцелуи – горячей...Стонет Гуд, ревет от злобы, —А они за огоньком,Беззаботные, смеютсяНад ревнивым стариком.«Будь моей!..» – Она слабеет,Отдается... Вдруг скалаСтрашно вздрогнула, и буряВсю пещеру потрясла.Гром затих, – настала сразуТишина. Он поднял взгляд,Побледнел – и мщенье ГудаПонял, ужасом объят.Вход пещеры был заваленГлыбой камня, и страшнаПосле бешеной метелиГробовая тишина...Чтоб забыться на мгновенье,Он прижал ее к грудиИ шептал ей: «О подумай,Сколько счастья впереди!Будь моей... Не бойся смерти...Старый Гуд, любовь сильнейВсех стихий твоих враждебных,Всех мучений и скорбей!»Но прошло три дня, и голодПотушил у них в кровиТо, что вечным им казалось —Мимолетный жар любви.Разошлись они безмолвно,Как враги, и в их очахТолько ненависть блеснулаИ животный, дикий страх.По углам сидят, как звери,Смотрят пристально, без слов,И глаза у них сверкаютВ темноте, как у волков.На четвертый день он тихоВстал; безумьем взор горел,Он, дрожа, как на добычуНа любовницу смотрел.Бродит страшная улыбкаНа запекшихся губах,Нож сверкает в неподвижных,Грозно поднятых руках.Подошел, но вдруг протяжно,Словно ведьма иль шакал,В щель стены над самым ухомСтарый Гуд захохотал.А потом все громче, громче,Необъятней и страшнейЗагремела, бог могучий,Песня ярости твоей.Визг и хохот, словно в пляскеМчатся тысячи бесовИ скликаются пред битвойМиллионы голосов.Старый Гуд, кружась в метели,Опьяненный торжеством,Заливается, хохочетИ ревет сквозь вихрь и гром:«Не меня ли ты отвергла?Что же, радуйся теперь!Посмотри-ка, полюбуйся —Твой любовник – дикий зверь!»Но, из рук убийцы вырвав,В сердце собственное ножДева гордая вонзилаИ воскликнула: «Ты лжешь!Я сама ему на пищуКровь и тело отдаю,Я любовью победилаСилу грозную твою!..»Старый Гуд завыл от боли,Свод пещеры повалилИ несчастных под огромнойГлыбой скал похоронил.В ледники свои родныеВозвратился мрачный бог,Но напрасно было мщенье:Он забыть ее не мог.Оттого-то зимней ночьюЧей-то долгий, долгий стонПрозвучит порой в метели:«Горе мне, я побежден!..»

<1889>

Родриго Испанская легенда

Жил-был честный Родриго, солдат отставной.Он со службы в село возвращался домой.Вот идет он и думает: «Что же,Верой-правдой царю тридцать лет я служил,И за все восемь медных грошей получил,Но веселость мне денег дороже,Я не буду роптать». Между тем по пути —Видит – нищий стоит: «Христа ради!» – «Прости!Вот копеечка, братец, не много,Да уж ты не взыщи: тридцать лет я служил, —И за все восемь медных грошей получил,Но не буду роптать я на Бога».И он дальше пошел, а бедняга опять:«Христа ради!» – И снова пришлось ему дать.Восемь раз подходил к нему нищий.И Родриго давал, все давал от души,Бедняку он последние отдал грошиИ остался без крова, без пищи.«Что ж, вольней мне и легче без денег идти».Он смотрел на цветы, шел и пел на пути:«Милосердных Господь не забудет».Говорил ему нищий: «Скажи мне, чегоТы хотел бы?» – «Чего? Вот мешок. Пусть в негоВсе войдет, что желаю!» – «Да будет!» —Молвил нищий, взглянул на него и исчез:То Христос был – Владыка земли и небес.И пошел себе дальше Родриго.Видит – площадь базарная, лавочник спит,Перед ним колбаса на прилавке лежитИ баранки, и хлеба коврига.«Полезайте-ка, эй!» – поманил их солдат,И в мешок колбаса и баранки летят, —Пообедал на славу Родриго.Он вернулся в родное село: земляковБыло жаль, да и нечего взять с земляков,Он забыл про мешок свой чудесныйИ работал в полях от зари до зари,Ближе к Богу в избушке своей, чем цари,До конца прожил добрый и честный.«Ох, грехи, – сокрушался порою бедняк, —Что же праздник – из церкви я прямо в кабак,Не могу удержаться, хоть тресни.Как не выпить с товарищем чарки, другой».Возвращался он за полночь пьяный домой,Распевая солдатские песни.Так он жил. Наконец Смерть пришла: «ПоскорейВ путь, Родриго!» – «Пойдем, я готов!» – и за нейОн пошел бодро, весело с палкойИ походным мешком: «Тридцать лет я служил,И за все восемь медных грошей получил!Что ж, мне с жизнью расстаться не жалко!»Он идет прямо к раю; со связкой ключейВ светлой ризе привратник стоит у дверей.Старый воин, как в крепость, бывало,Входит в рай победителем. «Эй, ты куда? —Молвил грозно привратник. – Не в рай ли?» – «Ну да!» —«Подожди-ка, голубчик. СначалаРасскажи, как ты жил?» – «Тридцать лет я служил,И работал, и свято отчизну любил.Разве мало, по-твоему?» – «Мало!Вспомни, братец, как часто ходил ты в кабак».Рассердился солдат, закричал: «Если так, —Полезай-ка в мешок!» – «Что с тобою,Как ты смеешь!» – «В мешок!» – «Слушай, братец...» —«В мешок!...»Тот ослушаться воли Христовой не мог,Делать нечего, влез с головоюОн в солдатский мешок; а Родриго меж темМолвил, гордо и смело вступая в Эдем:«Пусть темна наша жизнь и убога:Неужели тому, кто работал и жил,Кто родимой стране тридцать лет прослужил,Не найдется местечка у Бога».

<1890>

«Пастырь добрый»

Легенда

Пришел в Эфес однажды Иоанн,Спасителя любимый ученик,И юношу среди толпы заметилВысокого, прекрасного лицом.И восхотел души его для Бога,И научил, и, в вере утвердив,К епископу привел его, и молвил:«Меж нами – Бог свидетель: предаюТебе мое возлюбленное чадо,Да соблюдешь ты отрока от зла!»И град Эфес покинул Иоанн,И за море отплыл в другие страны.Епископ же, приняв ученика,Хранил его и наставлял прилежно,Потом крестил. Но отрок впал в соблазнИ стал к мужам безумным и блудницамНа вечери роскошные ходить,И пил вино. Ночным любодеяньемИ кражами он совесть омрачил.И увлекли его друзья в ущельеОкрестных гор, в разбойничий вертеп.Грабители вождем его избрали.И многие насилья он творилИ проливал людскую кровь...Два годаС тех пор прошло. И прибыл ИоаннОпять в Эфес и молвил пред народомЕпископу: «О, брат, отдай мне то,Что предал я тебе на сохраненье».Дивился же епископ и не знал,О чем глаголет Иоанн, и думал:«О некоем ли золоте меняОн испытует?» Видя то, УчительСказал ему: «Скорее приведиМне юношу того, что на храненьеДоверил я тебе». И, опустивГлаву, епископ молвил со слезами:«Сей отрок умер». Иоанн спросил:«Духовною ли смертью иль телесной?»Епископ же в ответ ему: «Духовной:К разбойникам на горы он ушел...»И в горести воскликнул Иоанн:«Но разве я пред Богом не поставилТебя хранителем его душиИ добрым пастырем овцы Христовой?..Коня, скорей коня мне приведи!»И на коня он сел, и гнал его,И гор достиг, и путника в ущельеРазбойники схватили. Он же молвил:«К вождю меня ведите». Привели.Суровый вождь стоял во всеоружье,Склонясь на меч. Но вдруг, когда увиделСвятителя, грядущего вдали, —Затрепетал и бросился бежатьВ смятении пред старцем безоружным.Но Господа любимый ученик,Исполненный великим состраданьем,По терниям, по остриям камней,Над пропастью, как за овцою – пастырь,За грешником погнался, возопив:«Зачем, мое возлюбленное чадо,От своего отца бежишь? Молю,Остановись и пожалей меня,Бездомного и немощного старца!Я слаб: тебя догнать я не могу...Не бойся: есть надежда на спасенье:Я за тебя пред Богом отвечаю...О, сын мой милый, верь: меня СпасительПослал тебе прощенье даровать.Я пострадаю за тебя: на мнеДа будет кровь, пролитая тобою,И тяжесть всех грехов твоих – на мне».Остановился отрок и на землюОружие поверг, и подошел,Трепещущий, смиренный, к Иоанну,И край его одежд облобызал,И, пав к ногам, воскликнул: «Отче!»Под ризою десницу от негоУкрыв: она была еще кровавой.Учитель же привел его в Эфес.И юноша молитвой и слезамиГрехи свои омыл, и в оный день,Когда пред всем народом в Божьем храмеК Святым Дарам разбойник приступил,Как над овцой любимой «пастырь добрый»,Над грешником склонился Иоанн;И радостью великою сиялоЛицо его, меж тем как подавалОн кровь и плоть Спасителя из чаши,И солнца луч обоих озарил —И патриарха с чашей золотою,И в белых ризах отрока пред ним,Как будто бы ученика ХристоваИ грешника соединил ГосподьВ одной любви, в одном луче небесном.

<1892>

Шуточные стихотворения и дружеские послания

Ода Аларчину мосту

Опять мы здесь – окончен пост,Опять мы в стенах безмятежных,Где вкус так верен, ум так прост.Аларчин мост, Аларчин мост,Обитель муз и граций нежных.Где Вейнберг с длинной бородой,Где Гиппиус и Мережковский,Где веют в воздухе порой,Сменяясь быстрой чередой,То Хитрово, то Михайловский.Здесь Андреевский – Ламартин,Наш легкомысленный ораторИ легкой моды властелин,Всегда болтающий один —Петр Боборыкин, и сенатор —Муж с государственным умом,Поклонник Газе, друг законов,И Минский с пасмурным челом,Разочарованный во всем,С полдюженой своих мэонов.Не унывавший никогдаЖеланный гость на горизонте,С лучом рассвета иногдаВсходил, как поздняя звезда,Сей робкий юноша Висконти.О золотые вечера,О с Джиоржиадзе светлым <?> чаша,И парадоксами игра,И неизменная икра,Ты, утешительница наша.Аларчин мост, приют певцов,Прими торжественную оду,Тебя прославить я готовЗа величайший дар богов —За безграничную свободу!

1889 или 1890

Полонскому

Желаю от души, Полонский, мой Учитель,Чтоб радость тихая вошла в твою обитель,И сына Фебова, Асклепия, молю,Да немощь исцелит докучную твою.Еще тому легка докучных лет обуза,С кем разделяет путь пленительная Муза —Бессмертно юная, и трижды счастлив тот,Кто гимн свой до конца восторженно поет…Чреду златых годов без горя и тревогиПошлите Якову Петровичу, о боги!..Я верю, из друзей поэта ни одинНе позабудет дня священных именин!