"Генерал Монтгомери поручил мне передать вам, что он очень рад видеть вас здесь. Он хотел бы, чтобы вы поняли, что этот штаб — не англо-американский. Это британский штаб. У вас здесь не будет никаких прав и никаких обязанностей. Однако мы намерены сообщать вам все, что нам известно, и во всем идти вам навстречу. Насколько я понимаю, ваша задача быть в курсе операций генерала Монтгомери, знать, какие шаги он намечает и как он намерен их осуществить. Мы будем всемерно помогать вам получать эти сведения. Но дело это — наше дело, и мы считаем, что будет меньше неприятностей, если все это поймут".

Все было ясно, и это нам понравилось. Словно освежающим глотком лимонного сока смыло приторный вкус всех этих: "Вашу руку, заокеанские друзья! Ну и молодцы вы, честное слово! Но не думаете ли вы…" Отрадно было и другое: создавалось впечатление, что Монтгомери решил заняться вторжением всерьез, а мы уже давно перестали тревожиться о том, кто будет двигать это дело вперед, лишь бы оно продвигалось. К тому же мы теперь были избавлены от мучительных сомнений в том, правы ли мы были, когда навязывали наши непроверенные идеи английским ветеранам.

"Джонни-новичкам" пришлось бы несладко в 1943 году, даже если бы их единственной заботой было выполнение приказов, — приказов о подготовке военной операции, которую их союзники словно и не считали нужной. Но еще больше их смущало и глубоко угнетало ощущение, что они вообще не имеют права на какие бы то ни было взгляды. Они были уверены, что подготовить эту операцию можно и что при соответствующей подготовке она будет успешной. Но имели ли они право на такую уверенность? Ведь они, в сущности, исходили только из теории. Самые опытные из них разве что участвовали в стычках с немцами в Африке. Им не приходилось, как английским коммандос, переправляться через Ла-Манш на десантных судах, высаживаться среди мин и колючей проволоки, под огнем бетонных укреплений. Они знали, что, настаивая на своих непросвещенных мнениях, они ставят под удар сотни тысяч жизней и самую историю. Они не чувствовали уверенности, не обладали опытом и знаниями, на основе которых могли бы строить свои доводы. В трудные минуты они, с чисто американской непосредственностью и оптимизмом, могли только верить в себя и в своих соотечественников. Их более опытным союзникам без труда удавалось внушить им, что они ничего не понимают.

Мы знали, что если мы ошибемся, кто-то кровью заплатит за наш промах. Теперь, когда командование принял великий Монтгомери, мы все испытывали чувство облегчения; страшное бремя ответственности уже не давило нам плечи.

С нашими новыми друзьями мы отлично ладили, жили и питались с ними вместе в палатках под старыми дубами. Впервые мы работали с группой англичан, которых мы уважали за их военные заслуги я среди которых занимали определенное, четко оговоренное положение. Вот где оправдывалась поговорка: "Чем крепче забор, тем лучше соседи".

По вечерам мы иногда беседовали на эти темы с нашими английскими коллегами, делились мнениями о людях, которым предстояло вести наши армии в поход. Некоторые полковники Монтгомери служили в Африке с американскими войсками и при американских штабах. Они, точно оправдываясь, говорили нам: "Но у вас вообще нет командиров. Вспомните, сколько времени нам потребовалось, чтобы найти Монтгомери, а вы ведь только начали воевать". Монтгомери они называли "наш главный" и верили в него непоколебимо. "Подождите, — говорили они нам, — вот увидите его в деле". Смысл их слов сводился к тому, что хотя у нас есть хороший материал — им, например, нравились Брэдли и Хармон, — нам предстоит роль массы, а поведут нас к победе англичане. И они действительно так считали.

Противопоставить этому мы могли только скромные достижения наших командиров в Африке и в Сицилии, поэтому мы спрашивали их: если ваш «главный» составил себе имя под Эль-Аламейном, следует ли из этого, что американцам нет нужды выдвигать своих боевых командиров? Намерен ли «главный» отныне поставлять союзникам всех командиров, нужных для победы? И если они допускают мысль, что делу союзников все же потребуются старшие командиры американцы, — ведь недалеко то время, когда американские войска численностью в пять раз превзойдут английские, — как быть тогда, если эта теория возьмет верх и ни одному американскому командиру не будет предоставлена возможность — приобрести опыт и проявить себя на достаточно высоком посту? Неужели же так до конца и будет один Монти?

Англичане пожимали плечами — а почему бы и нет? Монти и Александер. Они твердо верили, что стоит только выполнить «Оверлорд» и очистить во Франции место, где «главный» мог бы развернуться, — и противнику крышка! Кто назначен командующим немецкими войсками в Северо-Западной Франции? Роммель. А с Роммелем «главный» умеет управляться.

Мы дивились их уверенности, но возражать не решались. Как-никак, в Африке они не сплоховали.

Однако поначалу Монтгомери не оправдал наших надежд. Не успел он обосноваться в Англии, как решил отодвинуть срок вторжения, согласованный в Тегеране. Отодвинуть на целый месяц! Нас прямо в дрожь бросило: еще одна такая отсрочка, и вторжение автоматически переносится на будущий год. В плане «Оверлорд» одно было бесспорно: вторжение надо осуществить с таким расчетом, чтобы впереди оставалось все лето. Англичане до смерти боялись осенних штормов в Ла-Манше.

И по существу в приказе Монтгомери не было ничего утешительного: не то, чтобы он перенес вторжение с первого подходящего прилива в мае на первый подходящий прилив в июне, — нет, он просто отодвинул его на 31 мая срок, явно взятый с потомка, потому что он приходился ровно на неделю раньше, чем нужная фаза луны и прилива. Было ясно, что цель этого хода соблюсти букву тегеранского соглашения и наплевать на его смысл. Русские сначала настаивали на 1 апреля, а потом отказались от апреля, чтобы гарантировать начало мая. Когда мы спросили англичан, извещены ли русские об отсрочке, они, к нашему удивлению, ответили отрицательно. Позже особая миссия была отправлена с этой вестью в Москву, но она выехала лишь после того, как обсуждение сроков уже потеряло всякий смысл.