И скалы, усиливая этот оглушительный смех, троекратным эхом возносили его над Стерлей.

Друзья вскрыли первое письмо с тремя марками на конверте, забравшись глубоко в тайгу.

Письмо было на гладкой бумаге, с печатью.

И в скобках еще раз было — (А. СИЗОВ).

Друзья снова и снова по очереди перечитали письмо, пока наконец поняли, что опять надо ждать.

Единственным следствием первого сообщения было то, что о письме кто-то пронюхал… Во всяком случае, спустя два дня, когда к Петькиному дому снова подошел курдюковский почтальон дед Матвеич с письмом из управления, в противоположном конце широкой белоглинской улицы мелькнула фигура Владьки… А Мишка через час подкрался к забору и, дождавшись, когда друзья выйдут из дому, спросил:

— Пишем?..

— Пишем, — сердито ответил Петька.

— Ну-ну… — одобрительно сказал Мишка.

С этим письмом они уже не прятались в тайге — прочитали дома.

Областное управление внутренних дел сообщало, что письмо направлено для «ответа по существу» в городское справочное бюро…

А еще через день письма посыпались одно за другим.

Горсправка переправила Петькин с Никитой запрос в областное отделение Союза художников «для консультации».

Союз художников переслал письмо в «Облгеологоразведку».

Чудной этот город — Свердловск! Столько организаций, что запутаешься.

«Облгеологоразведка» сообщила, что на запрос ответит областная транспортная контора. Та передала письмо автоколонне № 2. Автоколонна — строительству 44/98.

Когда дед Матвеич в восьмой раз прошел через всю улицу со стороны Курдюковки к Петькиному дому, напротив, переминаясь босыми ногами в теплой пыли, стояло, как по команде, человек десять. Тут и Колька тетки Татьянин, и Мишка, и даже кучерявая Кравченко… Десять пар глаз внимательно проследили, как не спеша дед Матвеич доставал пакет, как заставил Петьку расписаться в какой-то тетрадке и как Петька с Никитой, жившие все эти дни затворниками будто глухонемые, исчезли в доме.

Петька злился из-за этой неожиданной популярности, сто раз на дню хватался заново изучать манжету, похудел за неделю и уже начинал сомневаться во всей этой затее. Никита ел с удовольствием, аппетита не терял и с утра до вечера думал какую-то свою бесконечную думу.

Петька держался за один уголок письма, Никита — за другой, да так они минут пять и дышали рядом. Потом в четыре руки свернули письмо. Потом развернули… опять, чтобы выучить наизусть.

А к вечеру порешили спрятать его и в банке из-под солидола зарыли письмо вместе с манжетой за сараем.

Все становилось на свои места. Все становилось понятным: замешательство Прони, который не может найти ни камня, ни речки, рассказы бабки Алены про засулинского Мусю и даже то, откуда у речки такое странное название…

Ожидание кончилось — надо было действовать.

Прежде чем двинуться в поход, друзья вынуждены были предпринять еще много сложных действий… — Уже после того как разошлись последние зеваки, банка с документами была зарыта и опустилась ночь, друзья огородами пробрались к лодке. Тихо, стараясь не скрипнуть ни одним веслом, закрепили уключины, сходили на другой берег за своим припрятанным имуществом. Что брать с собой, решено было еще неделю назад. При свете луны, перешептываясь в самых необходимы случаях, отобрали два лука, стрелы, штык, нож, фонарь, удочки, шпагат, веревку, сетку от комаров, запасные уключины, котелок, острогу, ложки…

Каждый шорох в ночном лесу заставлял их вздрагивать и подолгу прислушиваться, замирая в самых неожиданных позах…

На реке было просторней и словно безопаснее, чем в лесу.

Все имущество уложили в старый брезентовый мешок, лодку выволокли на берег в таком непролазном тальнике, что ни одна живая душа не могла бы наткнуться на нее. Весла оставили здесь же.

Опять огородами, опять крадучись возвратились в деревню. Половина дела была сделана.

У дома расстались. Никита отправился к себе, на сеновал, Петька — в свою сараюшку, чтобы утром никто ни в чем не заподозрил обоих.