Его посадили за круглый стол. Поставили стакан с водой. Про соус, правда, забыли.

Тот, что был со сканером, посоветовал ему не выделываться и ушел.

Стас просидел за столом минут пятнадцать.

В полной тишине, под неусыпным наблюдением двух охранников.

Потом дверь открылась. Стас повернулся.

На пороге стояли три священника. По крайней мере, судя по одежде. Охранники при виде их склонили головы. На что гости не обратили никакого внимания.

Все трое посмотрели на Стаса, один перекрестил его и достал инъектор.

– Это что? – непонимающе прищурился Стас.

– «И сказал он, пойдешь со мной, человече, ибо Отец мой говорить с тобой хочет», – нараспев процитировал священник, подходя ближе и щелкая предохранителем инъектора.

Изловчившись, Стас выбил его из руки противника, и инъектор, пролетев несколько метров, с глухим стуком упал на пол. В ту же секунду у него самого в голове от затылка до кончика носа будто жахнуло осколочной гранатой.

Стас врезался в стол, а охранник, стоящий сзади, поправил синтетическую кожу на вживленном в костяшки кастете, схватил парня за волосы и притянул к себе удушающим приемом.

– Вот так мои усилители е**т твои мышцы, – громко прошипел ему в ухо, сдавливая горло.

– «Будут противиться грешники, ибо не ведают, что творят», – продолжая напевать, священник подобрал инъектор.

Игла уже находилась в нескольких сантиметрах от шеи. Скосив глаза, Стас видел, как вращаются мельчайшие валики, перемещая по кругу едва заметную иглу, видел палец, уже почти надавивший на спусковую кнопку.

Дверь открылась, и рука с инъектором замерла.

Стас бросил затравленный взгляд на вход.

Ти-Бон. В очках. С новой прической. Все та же безукоризненная симметрия в одежде. И улыбка на лице.

– «И тогда девочка попросила сказочника не убивать главного героя, – процитировал он, заходя в комнату и закрывая за собой дверь. – А сказочник не мог ей отказать, потому что это было третье и последнее желание девочки».

– Ты кто такой? – спросил охранник и, отпустив Стаса, шагнул к нему. Сбоку придвинулся его напарник.

– Обычно при таких вопросах я отвечаю словами Гёте, но, боюсь, ты не поймешь тот глубокий смысл, который в них вложен. Стас, поднимайся и уходи.

– Он отправляется с нами, – произнес священник с инъектором. – А ты лучше уходи, странник.

– Отец Захарий, если не ошибаюсь? Макс Давидян, Зурик Карапетов, как там тебя еще? Вашего верховного клоуна уже предупредили о том, что вы часто стали совать нос не в свои дела. Стас?

Парень стал приподниматься. Священник двинул рукой.

Реакции Стаса и его силы не хватило, чтобы уйти от инъектора во второй раз. Реакции и силы Ти-Бона – да, но он не шевельнулся.

Игла ткнулась в шею, пульсаторы определили угол наклона иглы, и Стас почувствовал укол, сопровождавшийся мягким шипением.

Синтетическая дрянь, которую ему вкололи, стала действовать почти мгновенно. Ноги подкосились – успел подумать, мол, хорошо, что сзади есть стул, на который можно присесть. Голова закружилась, Ти-Бон превратился в сумрачное пятно, медленно двинувшееся в сторону охранника… потом его напарника… священники… потолок ярко-коричневый и становится грязно-синим… хотя не «хамелеон»… Белая спортивная машина… именнуха… потолок из натуральной кожи, обшитой бриллиантами… храм Аграбы, Марианская впадина, космическая станция, арена Колизея… До боли знакомый Костин голос напевает:

– «…Спи, я завтра зайду за тобою первым лучом…»

Не может быть такого. Костя мертв. Может быть потолок-хамелеон, могут быть бриллианты на потолке и львы Колизея, но Кости уже нет.

– «…уже никогда, никогда не увижу…»

Куда его везут? Зачем? Что он хочет, этот чертов кореец? Еще одно тест-сканирование мозга? Или корректировка?

Плывет все. Слезы на глазах, а зрачки сухие и горят огнем.

– «…такая любовь убьет мир…»

Знакомое место. Это не Гарлем и не Маленький Китай, это что-то, где он часто бывал когда-то. Но где это? Что это за небоскреб с вогнутыми стенами?

И почему здание шатается на ветру?

Лифт. Он поднимался на нем когда-то.

Этаж. Двери. Здесь живет кто-то, кого он хорошо знает.

Дверь открывается. На пороге Дашка. Смотрит на Ти-Бона, на висящее у него на руке тело Стаса, потом молча делает шаг назад, освободив проход.

Коридор как пропасть. Кто-то невидимый щелкает выключателем – и все проваливается в пустоту.

– «Дай зрячему прозреть и слух глухому. Ну и меня, конечно, не забудь…» В восемнадцатом веке поэты не очень жаловали скромность и смирение.