– О, конечно, свет будет мягкий, и все комнаты будут приведены в жилой вид, и библиотеки будут, и ванная, и все, что нужно для множества гостей.

– Для всего этого понадобились бы сотни, – сказала однажды сеньора Мария, качая головой.

– Не сотни, а тысячи, – весело поправила ее Жуанита. – Зато эта старая, уже вросшая в землю гасиэнда превратилась бы в самое очаровательное место во всей Калифорнии! Море, громадные деревья, наша речка, старая Миссия, все наши фруктовые сады… – да ни у одного короля не было столько!..

Но сегодня вечером Жуаниту это не занимало. Она попробовала петь, спела за пианино несколько песен и встала. Пошла на кухню проведать щенят, а воротясь, забралась с ногами в глубокое кресло, чтобы почитать и помечтать.

Но, видимо, в этих мечтах сегодня было что-то очень волнующее. Жуанита не могла усидеть на месте. Через некоторое время она вдруг вскочила и подошла к большому зеркалу в черной раме, висевшему среди старинных гравюр на стене напротив окна. Стоя перед ним, она как-то стыдливо рассматривала свое отражение: пылающее лицо, влажно блестевшие из-под ресниц голубые глаза, небрежно рассыпавшиеся вокруг лица золотистые кольца волос. Отложной полотняный воротник открывал стройную белую шею.

– Что с тобой, Жуанита? – испуганно спросила мать.

Ее, видимо, не оставило тревожное настроение, и каждый неожиданный звук и движение заставляли ее нервно вздрагивать.

– Право же, ничего, мама! – Девушка решительно опустилась на прежнее место, снова открыла книгу: она должна прочитать хотя бы несколько страниц и сидеть спокойно, чего бы ей это не стоило!

Но перечитываемые машинально цветистые фразы «Идиллий» Теннисона не доходили до ее сознания; она словно плыла по зачарованному морю своих грез, и ее фантазия ткала потрясающе романтическую историю Жуаниты Эспиноза.

«Есть что-то необычное в этом человеке… и он такой высокий и красивый…» – Перед нею вставало гладко выбритое загорелое лицо, черные непокорные волосы, немного насмешливая улыбка.

Жуанита сравнивала его мысленно с другими знакомыми молодыми людьми. Она встречалась с ними на вечерах в последний год ее пребывания в школе. И потом – у подруги Цецилии Леонард, ее брат Бернард очень славный малый, и Жуанита с ними обоими и их теткой, миссис Конвэй, провела чудесные две недели на каникулах. Бернард был очень, очень мил все время, если не считать последнего вечера, когда он вел себя просто глупо…

Но Кент Фергюсон – о, этот совсем другой! Ни разу до сих пор ей ни с кем не говорилось так просто и легко, и ни разу, никогда слова другого человека не имели для нее такого странно волнующего интереса. Она снова и снова вспоминала все, что он говорил там, в маленьком гроте под скалой.

Жуанита росла одна на ранчо, у нее не было товарищей ни в играх, ни в прогулках по окрестностям, которым она посвящала большую часть дня. Мария Кэттер научила свою дочь читать, писать и считать, читать наизусть «Барбару Фричи» и «Дитя Клоуна», приседать, чистить зубы, шить, стряпать, молиться, вытирать пыль, играть гаммы.

Но девочка научилась испанскому языку раньше, чем английскому, а скакать верхом раньше, чем хорошо ходить. Все особенности обитателей скал: змей, черепах, тарантулов, скользких черных осьминогов – Жуанита знала, как свои пять пальцев. Она знала, как нужно готовить красное вино из того кислого винограда, что рос за садом, как сплетать из ремней аркан для ловли животных и тому подобные вещи. И не в этом одном проявлялось ее деятельное участие в окружающей жизни. В сражениях между Лолой и Лолитой, например, она порой играла роль судьи, а когда с Долорес случился «грех», Жуанита взяла все дело в свои руки, категорически заявив, что не следует расстраивать сеньору сообщением о «безобразном» поведении Долорес. Она сама отправилась с плачущей Долорес к старику-священнику в миссию «Сан-Эстебан» и поговорила с ним, а старый падрэ поговорил с толстым, чернобровым Джоэ Биттэнкуром. И теперь шестнадцатилетняя Долорес была счастливой женой Джоэ и имела пухленького, темноглазого малыша, которого Джоэ обожал с глупой застенчивостью.

Но это было уже после того, как Жуанита вернулась из пансиона. Четыре года провела она там, гуляла в обществе других девочек в одинаковых форменных платьях, спала в дортуаре, болтала на их жаргоне, слепо обожала одну из бесстрастных, кротких наставниц-монахинь, участвовала в «борьбе партий», пережила ряд ссор и примирений, слез, объяснений, ночных заговоров, набегов на кладовую, приготовлений к именинам «матери» – начальницы пансиона.

Были преходящие горести, юные радости, мучения ревности, грусть, когда сестру Викторию перевели в другую школу.

Но не было во все эти годы, от тринадцати до двадцати трех, ничего более волнующего, чем встреча с Кентом Фергюсоном. Сегодня Жуанита сделала потрясающее открытие, что она – женщина.

Как странно звучал его голос, когда он, подняв глаза от узора на песке, говорил ей о себе… Отчего так сжималось сердце при каждом дрожании этого голоса? «Вы ведь не собираетесь провести здесь всю свою жизнь?» – сказал он ей. Думала она когда-нибудь об этом? Нет, кажется, до сих пор никогда. О чем теперь думает Кент Фергюсон в отеле в Солито? Если бы она осмелилась позвонить туда по телефону, то через минуту могла услышать его голос… От этой мысли Жуанита похолодела, и сердце у нее заколотилось. Придет ли завтра на ранчо этот высокий, статный человек в стареньком костюме для гольфа, с усмешкой в полуопущенных глазах? Будет ли он снова говорить с ней?..