Дождь

Аннотация

В сборник «Дождь» включены наиболее известные произведения прогрессивных китайских писателей 20 – 30-х годов ХХ века, когда в стране происходил бурный процесс становления новой литературы.

1 Несколько дней подряд льет дождь; небо сплошь затянуто тучами. С утра до позднего вечера я сижу за письменным столом. Стол стоит у окна, и, поднимая голову, я вижу, как дождевые ручейки струятся по стеклам. Взгляд мой уходит дальше, за окно, где виднеется лишь мутная пелена дождя; его капли с монотонным шорохом падают на каменные плиты двора. Вначале этот шорох доходил лишь до моего слуха, затем постепенно проник в самую душу, лег камнем на сердце, мешал сосредоточиться. К вечеру текст стал расплываться перед глазами, я захлопнул книгу, встал, прошелся по комнате и закурил. После двух-трех глубоких затяжек в глазах потемнело, но я по-прежнему отчетливо слышал звук собственных шагов. Чудовищная мысль пришла мне в голову: может быть, я один во всем мире? Эта мысль гнала меня из дома. Не медля больше, я бросил сигарету, надел пальто, шляпу и, поспешно спустившись по лестнице, через черный ход вышел на улицу. В узком переулке было тихо. Ноги скользили по мокрым плитам тротуара, капли дождя били в лицо, заливали стекла очков. Но я не обращал внимания – внутри у меня пылал огонь. Я радовался дождю, который мог его загасить. Из переулка я вышел на довольно широкую улицу – передо мной расстилалась холодная пустота: тусклый свет фонарей дрожал над дверьми лавок, беззвучно катились коляски рикш. Мимо мелькали какие-то бесплотные тени. Все было мертво. Только дождь шумел настойчиво, неумолчно, ударяя каплями о безжизненную землю. Я шел быстро, не замедляя шагов. С полей шляпы струилась вода, оседая брызгами на стеклах очков, но я не пытался их смахивать, даже не вынул рук из карманов пальто. Я ничего не видел впереди, и не старался увидеть. Что-то неведомое давило на меня своей тяжестью, и сопротивление было бесполезно. Единственное, что мне оставалось, – это идти и идти. Но куда идти – я не знал, да и не хотел знать. Я шел по лужам, промочил ботинки, носки. Но лишь одна мысль владела мною – идти вперед, ни на секунду не останавливаясь, не то, казалось мне, меня схватят чьи-то цепкие руки. Я миновал одну улицу… затем другую… передо мной по-прежнему лежала холодная пустота. Не знаю, как долго я шел, не замечая ни холода, пи усталости, но меня сжигал все тот же огонь, и холодные капли, пробравшись под одежду, не принесли ни малейшего облегчения. У какого-то переулка я вдруг остановился и, даже не успев подумать, зачем я это делаю, свернул в него. В переулке тоже было тихо. В редких окнах еще горел свет, но из них не доносилось ни шуток, ни смеха. У черного хода дома номер три я остановился, и лишь когда собрался постучать в дверь, со смешанным чувством изумления и испуга осознал, что здесь живет Юй. За те четыре-пять дней, что мы не виделись, его и без того бледное лицо стало пепельно-серым. Увидев меня, он растерялся и молча провел вверх по лестнице в свою комнату. – Зачем ты здесь? Я же не велел тебе приходить, – с укором произнес Юй, но тут же крепко, по-дружески пожал мне руку. Я взглянул на него с признательностью, легонько высвободил руку и шепотом спросил: – Ничего нового? В глазах Юя появилось страдание; он кивнул было, но тут же с убитым видом покачал головой. – Неужели пет никакой надежды? – спросил я и сам испугался своего вопроса. Он тронул меня за плечо: – Не так громко. – И помолчав, добавил: – Где она, мы не узнали, но говорят, условия в тюрьме сносные. – А это точно? – Кто знает! Во всяком случае, нам известно только это. Мы многим поручали разузнать о ней, но пока безуспешно. Боюсь, нам не удастся с ней увидеться. Юй старался держаться спокойно. Несколько дней назад он говорил то же самое – очевидно, за это время не узнал ничего нового. – Стой! Да ты весь мокрый, – воскликнул он вдруг. – Тебе не следовало приходить сюда. Надо быть осторожным. С грустной улыбкой я снял пальто и намокшую шляпу, положил их на табурет и присел к письменному столу. – Не могу я больше так жить, – вырвалось у меня. – Задыхаюсь один в своей комнате. Ты не знаешь, как это страшно – страшнее, чем в тюрьме. – Больше выдержки! И старайся не думать о своих страданиях! – Он тоже сел, участливо поглядел на меня и стал уговаривать прерывающимся голосом: – Надо быть терпеливым. Разве я лучше живу? – Он замолчал и стал ерошить рукой волосы, что-то, видимо, его мучило, может быть, какие-нибудь горестные воспоминания? Я знал, что он думает о ней. – Приехала ее мать… – Он опустил руки, с силой прижав их к столу. Затем, пересилив себя, тихо продолжал: – Она живет здесь. У меня не хватает духа сказать, что случилось с ее дочерью, да и скрывать нелегко. Ведь она тетка мне, я вырос у нее на глазах. Она договорилась с Хуа, что приедет сюда. Хуа сказала мне об этом. Тогда мы не думали, что такое случится. Сам посуди, как я могу сказать ей правду – ведь она уже немолода, скоро пятьдесят… Голос его дрожал, и он умолк, чтобы не разрыдаться передо мной. Хуа не раз говорила, что очень любит свою мать; часто рассказывала нам о том, какая она хорошая: оставшись вдовой, она не вышла вторично замуж, чтобы дать Хуа образование, вырастить ее. Ей так хотелось, этой умной, добросердечной женщине, чтобы Хуа нашла себе хорошего мужа и была счастлива. Она не всегда понимала дочь, но любила ее всей душой. А теперь… Я вспомнил, что говорила мне Хуа, и с трудом подавил боль в сердце. – Надо во что бы то ни стало придумать, как спасти ее, – сказал я тихо, словно обращаясь к самому себе. Я мучительно думал над тем, как помочь девушке, но голова моя вдруг отяжелела, а мысли будто застыли. – Что придумаешь, если никто не знает, куда ее увезли, – с горечью произнес Юй. Я знал, что это не пустые слова, Юй делал все возможное, чтобы выяснить, где Хуа. «Может быть, она уже покинула этот мир», – неожиданно пришло мне в голову; я пытался отогнать эту мысль, но она не уходила, и я невольно высказал ее вслух. – Нет, нет, не может быть! – с жаром возразил Юй. будто от участи Хуа зависела и его жизнь; голос его понемногу окреп. Казалось, он был полон решимости вырвать Хуа из рук врагов. – Она же не совершила ничего противозаконного. – А разве для них это имеет значение? – Я стремительно поднялся, опершись руками о стол, и стал опровергать его доводы: – Она не хотела влачить жалкое существование, как другие, говорила то, что думала, делала то, что считала нужным – разве этого для них не достаточно? Юй молча, растерянно смотрел на меня. Я успокоился и снова сел. Перед моим взором возник холщовый мешок. лека… Вот меток падает в воду. В мешке мертвое тело. Я крепко зажмурился, так что глазам стало больно, сжал легко руками. – Не может быть! Она живя – Решительный тон Юя заставил меня раскрыть глаза Но уверенность его вдруг погасла, и он с сомнением произнес:– Впрочем, все случилось так неожиданно. В наше время ни за что нельзя ручаться. Сверху послышался кашель, но вскоре затих. Юй что произнес больше ни слова. Комната погрузилась в тишину, но мне казалось, что я все еще слышу кашель женщины. Это была мать Хуа, и я невольно вспомнил о дочери. Боль и гнев снова овладели мною. – Она еще не спит, засыпает только глубокой ночью. – Лицо Юя вновь помрачнело, и, глядя на меня, он с грустью проговорил: – Все думает о дочери. Боюсь, она уже кое о чем догадалась. Я не умею лгать и мог легко себя выдать. Недаром она часто смотрит на меня так печально, с немым укором. – Она не догадывается, – неопределенно произнес я. Я не собирался его успокаивать – просто нужно было хоть что-то сказать, и мне самому стало легче. – Придет день, и я все ей скажу; не могу больше лгать, – произнес Юй тихим голосом, исполненным покорности и отчаяния; мне казалось, что он ждет от меня какого-то ответа, но я промолчал. Испуганно взглянув на меня, он неожиданно воскликнул; – Кровь. Кровь. У тебя на лице… Поднеся руку к лицу, я провел до щеке – на ладони были следы крови. – Подумаешь, кровь! Всего лишь капля, – равнодушно ответил я. Юй молчал; лицо его выражало не то удивление, не то испуг. Я боялся услышать его голос, боялся встретиться с ним взглядом, боялся этой гнетущей тишины. Я встал, надел пальто, шляпу и, не произнеся ни слова, направился вниз. Мои шаги, по-видимому, обеспокоили мать Ауа: она снова закашлялась. Звуки кашля гнали меня, как удары бича. Я стремительно сбежал с лестницы. Юй поспешно спустился вслед за мной; тихо, но очень настойчиво он уговаривал меня быть осторожнее. Это я слышал уже не в первый раз. Буркнув что-то в ответ, я вышел на улицу. Невидимый огонь по-прежнему жег меня. Все так же лил дождь, Я шлепал по лужам, разбрызгивая во все стороны воду. В разгоряченное лицо бил ледяной дождь, вокруг была кромешная тьма. Я вздохнул, поднял воротник и зашагал дальше. Казалось, впереди все окутано туманом. Я весь вымок до нитки, от воды шляпа стала тяжелой, на брюки налипла жидкая грязь. Но я все шел и шел, только бы не возвращаться в холодную, пустую комнату, где я так измучился. Я потерял счет улицам, но которым прошел, потом свернул в переулок, остановился у дверей какого-то дома и поднял голову: белый лист бумаги с черной цифрой 10 на выкрашенной оранжевой краской двери. Мысли неожиданно прояснились. Я не стал стучаться, а отступил на два шага и впился взглядом в неосвещенное окно наверху, черное и безжизненное. Совсем недавно стоило мне позвать: «Хуа», – как тотчас в окне доказывалась девушка, махала мне рукой, затем спускалась вниз и открывала дверь, Зa круглым столиком мы пили чаи, обсуждая самые различные вопросы. Я рассказывал о том, что сделал за день-два, пока мы не виделись, а она с жаром говорила о своей работе; иногда задавала вопросы до прочитанным книгам, нежно глядя на меня своими большими угольно-черными глазами, она Изливала все, что было у нее на душе, я же в свою очередь открывал ей свои самые сокровенные мысли. Такие встречи происходили у нас часто, иногда приходил и Юй. Еще дней десять назад я и Юй навестили ее и просидели в этой комнатке несколько часов. Но теперь все изменилось, и так неожиданно. Друзья не раз меня предупреждали, чтобы я не приходил сюда, но ноги сами несли меня к этому дому, хотя я знал, что уже не найду здесь Хуа. Не было сил уйти, и я, не отрываясь, смотрю на плотно закрытое темное окно – новые жильцы, по-видимому, еще не въехали. Вдруг я подумал, что Ауа дома и просто уснула, но тут же горько усмехнулся. Неожиданно передо мной мелькнули угольно-черные глаза, и казалось, только дождевые капли на очках мешают мне как следует их разглядеть. Так, под проливным дождем, я стоял до тех пор, пока в одном из соседних домов с шумом не распахнулась дверь; тут я подумал, что пора уходить – ведь меня могли увидеть. Безжизненно-тусклые фонари едва освещали улицы; приказчик в папиросной лавке закрывал ставни; навстречу мне попалось двое-трое прохожих с зонтиками. Но все это словно меня не касалось. Л вдруг ощутил себя совершенно чужим в этом большом городе, и мне стало еще тяжелее, а огонь в душе жег все сильнее и сильнее. Я даже не ощущал дождя, который не ослабевал. Я шел по краю мостовой, едва волоча отяжелевшие, в облепленных грязью ботинках ноги, как вдруг услышал резкий сигнал несшегося на большой скорости автомобиля и отскочил в сторону. Меня обдало грязью, и вслед за тем я услышал звонкий смех. «Насколько люди безразличны друг к другу!» – усмехнулся я с грустью, В то время как мысли, одна страшней другой, терзают мне мозг, другие весело смелются. Никому нет дела до моих страданий. Одиночество угнетало меня, вселяло в сердце невыразимую тоску. Пальцы рук, засунутых в карманы пальто, с хрустом сжались в кулаки. Пусть дождь льет сильнее и сильнее, пока потоп не поглотит меня и все окружающее! Но дождь стал затихать. Стиснув зубы, охваченный отчаянием, я шел вперед. Я больше не видел холодных улиц, мне было все равно, куда идти. Вот еще переулок. Свернул в него и очутился у дома номер три. Я стоял у ворот со смешанным чувством страха и нерешительности: войти или не войти. Я не хотел приходить сюда, боясь увидеть печальное лицо друга, услышать кашель несчастной женщины; я не смел протянуть руку и постучать, но ноги, как нарочно, снова привели меня сюда. Я взглянул наверх: окно не светилось и было плотно закрыто, как и то, другое, которое я только что видел. Очевидно, женщина спит! Я многое бы дал, чтобы знать, что ей снится. Несомненно, веселая, жизнерадостная Хуа. Мысли мои обратились к матери Хуа. У нее было доброе лицо. Хуа показывала мне ее фотокарточку. Глазами и линией рта Хуа напоминала мать. Мной вдруг овладело желание увидеть мать Хуа, настолько сильное, что я не мог его преодолеть. Но ее сухой кашель терзал мне сердце, и я понял, что не смогу войти. Вздохнул и пошел дальше. Домой я возвращался быстро, словно за мной гнались. Ни разу не остановился, не оглянулся и пришел, шатаясь от усталости. 2 На улице пасмурно и холодно. Хмурое небо лишает последней надежды. Я не нахожу себе места, не могу ни лежать, ни сидеть, хожу по комнате и курю сигарету за сигаретой, пока не закружится голова. Вчера никто ко мне не приходил, и я ничего не знаю. Мучаюсь мыслями о Хуа. Ждал, что друзья хоть что-нибудь сообщат, но никто так и не постучал в мою дверь. Я вышел, побродил немного у дома Хуа и уныло поплелся домой. Всю ночь мне снилась Хуа, ее лицо, тоненькая фигурка. Но, проснувшись, я уже не мог увидеть ее так же отчетливо. Я снова стал шагать по комнате, но вскоре устал и сед к столу. Полистал какую-то книгу, прочел вслух несколько фраз, не вникая в смысл прочитанного. Тихонько скрипнула дверь. Я поднял голову. Хуа тенью скользнула в комнату и, как обычно, слегка улыбнулась. – Хуа! – крикнул я с радостным испугом, вскочив с места. Но дверь была по-прежнему заперта. Нет, Хуа не придет! Я порылся в ящиках стола, в книжном шкафу, надеясь найти хоть что-нибудь, напоминающее о девушке. Перерыл все, но так ничего ж не нашел. Ни бумаг, ни писем. Правда, в моем дневнике было немало записей о Хуа, и, листая его, я словно видел перед собой девушку; часто говорил ей, смеясь, что она живет в моем дневнике. Но теперь и дневник был уничтожен. Как же восстановить в памяти ее облик? В одной из старых книг я совершенно неожиданно обнаружил поблекшую от времени фотографию. На ней были Хуа, я и еще двое товарищей. Обычно такой группой мы не фотографировались, но в тот раз – не знаю почему – снялись в парке. Это было два года назад, когда Хуа еще носила косички. Я долго смотрел на фотографию, пытаясь вспомнить то счастливое время, но на выцветшей фотографии Хуа трудно было узнать. Я с грустью держал в руках эту единственную фотографию, зная, что и ее придется уничтожить. С трудом дождался я вечера, когда пришел Юй. За те два дня, что мы не видались, у него прибавилась прядь седых волос. – Какие новости? – спросил я, замирая от страха. – Боюсь, что все кончено, – с болью в голосе ответил он и устало прилег на кровать. Я ждал такого ответа и не стал больше спрашивать, лишь ходил по комнате и курил. – Хуан! – позвал меня Юй, поднявшись с кровати. – Надежды, видимо, нет, – сказал он. – Они отрицают, что Хуа была у них; говорят, будто о такой не слыхали. Значит, ее нет в живых. Ты был прав. Полные отчаяния, воспаленные глаза друга были устремлены на меня. Казалось, он сейчас разрыдается. Но он сдержал слезы, только лицо его исказилось от боли. Юй подтвердил предположение, высказанное мной в тот вечер, но сейчас мне стало страшно. – А что будет с матерью Хуа? – спросил я. – Вернется домой, – ответил Юй упавшим голосом. – Домой? Не дождавшись дочери? – Как раз об этом я и хотел с тобой поговорить. – Он подошел к столу и сел. – Я обо всем ей рассказал, не мог больше выдержать. Вчера вечером вернулся поздно, в ее комнате было темно, и я подумал, что она спит. Но не успел войти к себе, как она окликнула меня и робко вошла. Волосы ее были растрепаны, она едва держалась на ногах от усталости. Сказала, что вот уж несколько ночей не спит, чувствует, что с дочерью случилась беда. Умоляла сказать правду. О многом она сама догадалась. Я пытался скрыть от нее правду, тогда она заплакала. Ты же знаешь, Хуан, я вырос у нее на руках, она вынянчила меня. Она терзалась и умоляла лишь об одном – сказать ей все, как есть. Мог ли я не внять ее мольбам? Помню, Хуа приехала поступать в институт, и тетя наказала мне хорошенько заботиться о дочери, не давать ер в обиду и всегда горячо меня благодарила, когда я приезжал домой. А теперь… Подумай, Хуан, мог ли я спокойно лгать ей? Я забыл, что мои слова могут ее убить. И рассказал всю правду… Юй был убит горем и совершенно но владел собой. Я глубоко ему сочувствовал и, чувствуя, как снова начинает жечь в груди, взглядом спросил: «Ну, а потом?» – Она не сделала ничего безрассудного, – продолжал Юй после некоторого молчания, – даже не закричала; лишь дрожала всем телом, и казалось, сейчас упадет. Ее глаза, полные слез, смотрели на меня с укором и сожалением; она сказала: «Я давно этого ждала, давно… хотя все двадцать лет надеялась, что этого не случится. Кто знал, что все кончится так же, как тогда!» Она опустилась на стул, стоявший в углу, и застонала. В ее стоне мне почудились и смех и рыдания… «Уж не помутился ли у пее рассудок», – подумал я, не зная, что предпринять. Я подошел к ней, но лицо ее выражало лишь страдание, на нем не было и следов помешательства, по щекам текли слезы. Не успел я и слова вымолвить, как она с горечью сказала: «Не надо меня утешать. Я все понимаю и давно готова к этому. Характером Хуа очень похожа на своего отца, и я все время опасалась, что ее ожидает га же участь. Я назвала ее Жо-хуа, [1] не читала ей книг, хотела учить ее лишь вышиванию и мечтала, что она вырастет, найдет себе мужа и мирно и счастливо проживет жизнь. Тогда не пропало бы зря ее воспитание, которое так тяжело мне далось. Но я слишком сильно любила ее – ее нельзя было не любить. Она так просила отпустить ее учиться, что отказать я не могла. Я разрешала ей все, чего бы она ни захотела. Это не удивительно – я слишком слабовольна. Не отпусти я ее учиться, возможно, этого бы не случилось. Ты не знаешь, что было с твоим дядей, ее отцом… Я скрывала это даже от Жо-хуа. Мой муж умер в тюрьме, не пробыв там и двух месяцев – не выдержал истязаний. Это было в последнем году правления «Сюаньтун»; [2] я как раз готовилась стать матерью. На свиданиях в тюрьме он рассказал мне, ради чего пошел на это. За себя он не боялся, лишь за меня и за будущего ребенка. Он верил, что родится мальчик, и хотел, чтобы я воспитала его продолжателем дела отца. Я спросила: «А если родится девочка?» Он ответил разочарованно: «Тогда выдай ее по своему усмотрению замуж». 1 Подобная цветку. 2 То есть в 1911 г. Через два месяца после его гибели на свет появилась Жо-хуа. Я была счастлива, что родилась девочка, и думала, что, по крайней мере, смогу уберечь ее…Кто мог предполагать, что и дочь пойдет по стопам отца!» Она замолчала; глаза ее смежились, голова, откинутая на спинку стула, слегка покачивалась. Только теперь мне стало ясно, что она разбирается во всем лучше меня. Ее рассказ меня взволновал, но вместе с тем отнял у меня последнюю крупицу надежды. Я неожиданно осознал: то, что случилось с Хуа, вполне закономерно, этого нельзя было избежать. Подобный вывод прозвучал словно смертный приговор мне самому. Вдруг тетя поднялась. Ласково глядя на меня, она вздохнула: «Я тебя не виню, ни в чем не виню». Нетвердой походкой она вышла из комнаты. В эту ночь она, по-видимому, не сомкнула глаз и все время кашляла. Ее кашель напомнил мне о тяжелой жизни этой женщины. Помимо собственных страданий, я как бы переживал теперь и ее страдания. Мне тоже не спалось. Утром я собрался выйти из дому. В комнате у тети было тихо, и я подумал, что она спит. Но когда я проходил мимо, дверь открылась, и она позвала меня. Лицо ее было мертвенно-бледным. «Подожду еще день, – произнесла она слабым голосом, – и завтра после обеда вернусь домой». Ничего не добавив и не дожидаясь моего ответа, она прикрыла дверь. Я стоял на лестнице, размышлял, стоит ли войти и поговорить с ней. Тут я услышал тихий плач. Мне стало не по себе. Я не стал беспокоить ее и быстро ушел. После службы зашел кое-куда, а потом – к тебе. Все говорят, что я болен. Мог ли я за эти дни не заболеть?! В таком состоянии я долго не продержусь! Юй встал, подошел к кровати и тут же свалился как подкошенный. Пока он говорил, я не видел его лица, и он не мог видеть моего. Комната давно погрузилась в темноту, а я не зажигал света. Я сел за стол, туда, где только что сидел Юй. Он молча лежал на кровати. Так, в темноте, мы провели довольно много времени. Он тяжело дышал. Мало-помалу я потерял способность думать и чувствовать; на душе у меня была пустота – казалось, я мертв. Наконец Юй встал, включил свет и сказал: – Я пойду. Если что-нибудь узнаю, сообщу. Будь осторожен и без надобности никуда не выходи! Он тихо ушел. Я остался один. Я хорошо слышал, что он сказал, и собирался последовать его совету, но не прошло и часа, как я снова оказался на улице. Ноги не давали покоя – они несли меня к тому месту, которое пыталось забыть мое сердце. 3 Проснулся я поздно: солнце уже заглядывало в окно. Накануне весь вечер бродил по улицам. Не помню, когда вернулся домой, когда уснул. Выходя из того переулка, я увидел впереди себя девушку, фигурой очень походившую на Хуа. Я долго шел за ней по пятам, все время порываясь позвать ее но голос не повиновался мне – я отчетливо понимал, что это не может быть Хуа. Я вспомнил слова Юя: «Боюсь что все кончено». Но даже встреча с незнакомой женщиной, напоминавшей Хуа, принесла некоторое утешение. Я потерял ее из виду лишь на одном из перекрестков, где путь мне преградили машины. Женщина исчезла так же бесследно, как и Хуа. Постепенно воспоминания мои стали более отчетливыми. Я раскрыл окно, подставил голову ласковым лучам солнца и снова попытался восстановить в памяти события прошлого вечера. Может быть, та женщина была действительно Хуа? Но ото уже не могло меня успокоить: в душе моей бушевали горечь и гнев. Совет Юя быть осторожным, всплывший почему-то в памяти, причинил еще большие мучения: я не могу жить, скрываясь ото всех, не могу прятаться и бездействовать, не могу позволить себе терзаться переживаниями. Я не переставая курил, но это не помогало, меня одолели воспоминания. Сквозь сизые облачка дыма перед взором моим по-прежнему стояли угольно-черные глаза, в ушах звучал кашель. Я понимал, что эти мучения никогда не кончатся. Надо что-то делать, чтобы не сойти с ума. Около двух часов дня пришел Юй, мрачный, с покрасневшими и вспухшими глазами – было ясно, что он плакал. Я ждал его прихода и даже догадывался, что он скажет. Мы обменялись тревожными взглядами. Он заговорил первый: – Только что проводил тетю. Когда поезд отходил, она не плакала, плакал я. Она окончательно рассталась с дочерью; еще раз поручила мне узнать о ней и сказала, что стойко перенесет любой удар, как бы тяжел он ни был. Но я не верил в это, я видел, что, пробыв здесь всего несколько дней, она так подалась, словно перенесла тяжелую болезнь. Сильно кашляла и похудела до неузнаваемости. Я чувствовал себя преступником. Поэтому и плакал… Голос его задрожал. Не в силах продолжать, он снова зарыдал. Мне было очень тяжело: к пережитым страданиям прибавились еще страдания Юя. Мир велик, но Юй, видимо, решил сосредоточить все страдания в одной-единственной комнате. Я так ждал его прихода, а он лишь плакал передо мной, усугубив мое отчаяние, увеличив тяжесть на сердце. – Зачем ты плачешь, Юй? Даже мать Хуа не плакала. Сколько слез пролито! Целое море! А пользы никакой! Возьми себя в руки и успокойся! Я не собирался упрекать Юя, просто хотел преодолеть обрушившееся на нас горе. Я столько вытерпел! Но теперь пришла пора сбросить бремя страданий. Юй испуганно глядел на меня, видимо, не понимая, что со мной происходит. Однако всхлипывать он перестал и сказал, утирая слезы: – Я не плачу… не плачу… только Хуа уже нет. Он вытащил из-за пазухи смятый листок бумаги и протянул мне. Дрожащей рукой я вырвал у него записку. Глаза мои впились в обтрепанный листок, на котором карандашом было написано: «Мое положение безнадежно; конечно, возможен любой исход, но я думаю, что конец наступит очень скоро, и удивляться не следует. Я часто вспоминаю прошлое. Однако не раскаиваюсь, даже рада, и никогда не забуду вас. Хорошенько смотрите за моей матерью! Она слишком любит меня и может не перенести удара. Самое лучшее, чтобы она не узнала всего сразу. Подготовьте ее к этому. Не забывайте меня, будьте осторожны… Хуа». Я прочел записку раз, другой, пока каждое слово, каждая фраза не откликнулась эхом в моей душе. Я ощутил какое-то успокоение, будто Хуа была рядом и разговаривала со мной. – Человек, доставивший это письмо, сказал, что ее уже нет в живых. – Голос Юя похоронным звоном отдавался у меня в ушах. – Я скрыл это от тети, не мог поступить вопреки воле Хуа. Но я солгал в последний раз. Юй тихо плакал, и сердце мое, минуту назад ощутившее успокоение, вновь тревожно забилось. В нем звучал голос Хуа: «Я часто вспоминаю прошлое!» Этот голос я слышал в последний раз. Но разве я мог вернуть Хуа, сказать ей, что я тоже вспоминаю прошлое?! Теперь было уже поздно! Между мной и ею лежал целый мир. Мною снова овладело отчаяние. Даже солнце потускнело, вновь собирался дождь. Все вокруг было серым, тоскливым, грустным, безнадежным. Я не мог слышать, как плачет Юй. Пусть он и другие предупреждают меня, пусть даже меня постигнет участь Хуа, – я не стану больше прятаться. Я должен выйти из дому, что-то сделать! Медлить нельзя – потом будет слишком поздно! – Юй! Пошли к Чэну! – Но ведь начался дождь, – в раздумье тихо проговорил Юй и смахнул слезы. Я взглянул за окно: первые капли дождя, падая на оконное стекло, бессильно повисали на нем. Было тихо. Горькая усмешка тронула мои губы. Я решительно выпрямился. Что для нас дождь? Пойдем! 1936