Мы продолжили путь. Я пытался изо всех сил держать себя в руках, но то и дело оглядывался на Марни. Ее волосы, глаза, форма лица, уши — одним словом, весь облик (если исключить страшный багровый шрам) был абсолютно идентичен облику Керрис. Она была бессловесным двойником моей любимой девушки, тенью следовавшим за мной по темным подземельям города.

«Я оказался в месте, где явью становятся самые кошмарные сны, — думал я. — Позади меня шагает безобразно изуродованный двойник любимой женщины. Я иду по темной пещере, которой не видно конца. На моей спине навьючено восемьдесят фунтов мощнейшей взрывчатки. Огонек в лампе проводника едва теплится и вот-вот погаснет. Наступит тьма. И из мертвого туннеля на нас бросятся десятки миллионов обитающих в подземном Манхэттене призраков». Эту ужасную картину я представил настолько четко, что невольно содрогнулся.

Воздух в туннеле заметно посвежел. Во мраке я мог различить лишь поблескивающие глаза своих спутников. Особенно ярко сверкали зеленые глаза шагающей следом за мной Марни. Они чем-то напоминали висящие во тьме стеклянные шарики.

Взрывчатка давила мне на спину. Между лопатками возник безумный зуд. Мне страшно хотелось почесаться, но я не мог. Думаю, неожиданная чесотка явилась результатом чересчур разыгравшегося воображения. Мне страшно хотелось, чтобы хоть кто-нибудь заговорил. Или засвистел. Или принялся бы мычать какую— нибудь идиотскую мелодию. Но нет. Мы шествовали в гробовом молчании, и темнота давила на меня ничуть не меньше, чем эти проклятые восемьдесят фунтов взрывчатки.

«Добро пожаловать в ад, — сказал я себе. — Добро пожаловать в ад».

Подземное путешествие все же подошло к концу. Рядом с грудой ржавья, бывшего в свое время транспортером, подававшим уголь на поверхность, находилась металлическая лестница. Мы с трудом по ней вскарабкались. Восемьдесят фунтов взрывчатки уже весили не менее тонны. Ноги у меня подгибались, но я тем не менее выбрался на верхнюю площадку и, с трудом проковыляв через открытую дверь, оказался, судя по обстановке, на угольном дворе. Штабеля дров громоздились рядом с кучами угля. Двигаясь по возможности скрытно, наш отряд пересек двор и приблизился к небольшой двери в стене. Первым туда прошел наш проводник. Убедившись, что все тихо, он знаком предложил следовать за ним. Нетерпеливая Марни снова задержалась, чтобы подогнать отстающих.

Теперь передо мной открылся совсем иной Нью-Йорк. Здания здесь были приземистыми и сильно обшарпанными. Среди одноэтажных развалюх встречались двухэтажные дома и даже многоквартирные сооружения в пять этажей. Улица больше всего напоминала ряд гнилых зубов.

Свет луны позволил мне рассмотреть еще кое-какие детали. На свободных участках земли, которые, видимо, когда-то были скверами и бульварами, разместились промышленные зоны. Невысокие кирпичные здания стояли бок о бок. Из многочисленных печных труб валил дым, а из зданий доносились жужжание, скрежет, звук ударов металла о металл и визг металлорежущих станков.

— Работает ночная смена, — негромко пояснил Сэм. — Торренс желает, чтобы его рабочая сила трудилась круглые сутки... да, мэм, иду, — закончил он, когда рука. Марни толкнула его в нужном направлении.

И здесь царили кошмары. Уличные фонари заливали пространство зловещим желтым светом. В окнах домов я видел движение людей, но в самих жилищах, как ни странно, электрическое освещение скорее всего отсутствовало. Я проходил мимо церквей, превращенных в фабрики. В этих некогда тихих прибежищах души теперь грохотали паровые молоты. Автомобилей почти не было. Мужчины, женщины и дети спешили по делам, сгибаясь под тяжестью разнообразных грузов. Это были туши животных, связки дров, свинцовые трубы, железный лом, старые автомобильные покрышки. Тут и там участки улицы были отгорожены, и в этих загонах блеяли козы и овцы, кудахтали многочисленные куры.

Мы шагали торопливо, несмотря на то что никто не бросал на наш странный отряд любопытствующих взглядов. Глаза у обитателей здешних мест были какими— то потухшими. То ли от чрезмерной работы, то ли от голода, то ли от наркотиков, а может — от первого, второго и третьего одновременно.

Я почти остановился, увидев ребенка, сгорбившегося под непосильной тяжестью груза. При виде малыша мне стало плохо. Его лицо являло унылую маску, искаженную гримасой боли. Почувствовав в тот же миг сильный толчок в спину, я двинулся дальше.

Я шагал мимо отвратительного вида зданий, в чревах которых трудились сапожники, слесари, кузнецы, ткачи, бочары, плотники и, судя по отвратительному запаху кипящего животного сала, мыловары. Ноги то и дело скользили в каких-то отбросах, определить состав которых я просто не решался.

Наконец мы добрались до глухого проулка. В одном из домов кто-то играл на саксофоне, и музыкант, как мне казалось, сошел с ума. Импровизированная мелодия то пела на самых высоких нотах, то резко падала вниз. Музыка каким— то непостижимым образом все время оставалась лиричной, хотя отчасти напоминала какофонию.

Это было место, в котором поселилась одинокая, несчастная душа. В звуках саксофона я слышал разрывающую сердце тоску и жажду мести. Во мне что-то перевернулось, и я вдруг почувствовал, что готов пожертвовать всем ради того, чтобы оказаться среди тихих зеленых холмов родного острова.

— Здесь! — бросил наш гид. — В этом доме. Быстро! Марни довольно бесцеремонно втолкнула нас в дверь черного хода четырехэтажного жилого дома. На лестнице было темно и воняло хорошо прогнившей капустой. Уже через несколько секунд наш проводник приступил к распределению комнат. Это было прекрасно. Сейчас мне больше всего на свете хотелось растянуться во весь рост на мягком матрасе.