– В некотором смысле.

– В некотором смысле?

– Потом расскажу, Стивен. Давай отведем ее к Бену.

Вялая, как ребенок, которого ведут укладывать спать, женщина в розовом покрывале позволила нам отвести ее к Бену.

Дома у Бена жена Стенно Сью, сестра из больницы Джимми в Лидсе, занялась Кэролайн и повела ее в ванную.

А я? А я был готов схватить ружье Бена и побежать за подонками, которые с ней такое сделали. Единственное, что нам хорошего удалось узнать у Кэролайн, – это что ее дочь в безопасности. Она нашла себе мужика из деревенских.

Пока мы стояли в холле, появился Бен, и лицо у него было серьезным.

– Хорошо, что вы добрались, – сказал он, пожимая нам руки. – Остальные в библиотеке. Раз вы пришли, начнем.

– Начнем? – переспросил Стивен.

– Ага, Бен, – сказал я, – зачем такой антураж плаща и кинжала?

Он улыбнулся, но такой мрачной улыбки я ни у кого никогда не видел.

– Лучше я вам покажу, чем буду рассказывать. Сюда, прошу вас.

Он открыл тяжелую дубовую дверь, ведущую в библиотеку, где вполне мог поместиться городской автобус. Стены до потолка были уставлены книгами.

– Тут немножко тесно и душно, – извинился он. – Я постараюсь побыстрее.

Было удивительно видеть библиотеку, набитую народом. Большинство я знал. Были Стенно, Говард, Дин. У всех были серьезные лица, будто их пригласили на поминки доброго друга.

Сидячих мест не осталось, и мы со Стивеном пристроили свои задницы на столе у двери.

Бен Кавеллеро подошел к телевизору у стены. И приступил сразу к сути дела.

– Жаль, что мы собираемся в таких невеселых обстоятельствах. Но мы, грубо говоря, оказались посреди жуткого бардака. И не только в Лидсе, но повсюду... по всей планете.

Кто-то попытался задать вопрос, но Бен поднял руку:

– Я потом постараюсь ответить на все вопросы. Но сначала хочу показать вам то, что вы должны увидеть. Потом я вас попрошу кое-что сделать. Это может показаться странным, и вряд ли многим из вас понравится. Но я думаю, когда вы посмотрите, вы по крайней мере серьезно отнесетесь к моей просьбе.

Он включил телевизор, и в верхнем правом углу загорелся большой зеленый круг. Потом Бен направил пульт на видеомагнитофон.

– Да, и сообщаю, если кто-нибудь заинтересуется, что электричество не включили. Я выпросил генератор у одного фермера из долины.

Стивен перехватил мой взгляд и пожал плечами. Он был заинтригован. Я тоже. Но у меня было очень, очень неприятное предчувствие.

Бен нажал кнопку, и экран моргнул.

– Я записал это ночью. То, что вы увидите, записано со спутниковых программ вроде Си-эн-эн, испанского Галавизион и немецкого канала Эн-те-ве. Насколько я знаю, ни один наземный вещатель в эфир не выходит... Так, теперь прошу смотреть внимательно.

Не было ни музыкальной заставки, ни эмблемы станции. Запись началась с нескольких слов, произнесенных по-испански. Я этого языка не знаю, но и не надо было, потому что изображение было вполне понятно.

Сначала показали Триумфальную арку в Париже. Но такого снимка я еще не видел. Сквозь нее катилась стена дымящегося пепла. Медленно, не быстрее минутной стрелки часов. Но медленно, верно и неумолимо она заглатывала каменную арку. Свечой загорались брошенные машины, когда пламя добиралось до баков.

Камера пошла панорамой по брошенным домам Парижа. Пепел черным снегом укрыл бульвары и тротуары, как траурный ковер. Все деревья были мертвы.

Камера показала беловолосого репортера с микрофоном. Идя по улицам, он проваливался в пепел по колено.

Людей на улицах не было. Кроме съемочной группы, единственным живым существом была маленькая собачка – непонятно, от природы черная или от пепла. Она пробиралась по мрачной пустыне, и ей чуть ли не плыть приходилось, чтобы держать голову над слоем удушающего пепла: язык свесился набок, глаза закатились, блестя белками. Почти физически ощущалось, с каким трудом животное движется вперед, может быть, ища потерянного хозяина. И было ясно, что скоро этот труд станет непосильным и собака утонет в пепле, устав бороться.

Может быть, зрелище целого города во власти катастрофы невозможно воспринять. Что случилось с жителями? Куда они все девались? Но почему-то эта собака стала для нас всех метафорой миллионов мужчин, женщин и детей в борьбе не на жизнь, а на смерть. Нам хотелось, чтобы репортер спас собачку. Идиотизм, но это было для нас важно. Нам так хотелось, чтобы это беловолосый поднял собачку, трясущуюся и выдохшуюся в удушающей пыли. Но (под общий разочарованный вздох) сцена резко сменилась видом Эйфелевой башни. Она лежала на боку, и железные конструкции перекрутились, как кости динозавра.