Шрифт:
— Дедушка. — проговорил Лён, опасаясь, что разговор пойдёт по кругу, — а зачем князю отроки?
— А кабы знать мне! А ты чья будешь?
— А ничья. Отец с матерью как померли, так двор за недоимки и забрали весь. Меня тоже чуть не забрали, да я сбежала. Сирота я.
Слово за слово и кончилось всё тем, что у старика появилась новая внучка. Чтобы, значит, было кому его кормить.
Лён был доволен. Главное, что он не только проник в город, но и попал прямиком на княжий двор.
ГЛАВА 5. Шампанского и креветок!
— Эка ты кобылища нерасторопная! — рассердилась стряпуха.
Новую работницу тут же определили на поварню. Немного силёнок надо, чтобы воду одну возить! А остальное время, что же — бездельничать?
— А ты иди, внучка, — одобрил дед, — ты, чай, в деревне-то к работе привыкши. А на поварне и кусок послаще и варево погуще. Глядишь, и мне принесёшь чего!
Так Лёна и приспособили таскать помои. В тот же день у стряпухи произошёл облом. Только она сорвала с Лёна платок, чтобы оттаскать его за косы, как тут же удивилась:
— Это что? — спросила она, указывая на рыжий ёжик.
— А это, — начал кривиться Лён и тереть грязным кулаком глаза, — у нас в деревне у старостиной дочки коса, как хвост у изгулявшейся собаки. Она и срезала мои-то косы, чтоб себе привязывать!
— У, чучела! — пожалела её стряпуха. — Смотри, чтоб за парнишку не приняли!
— А что будет? — прикинулся дурой Лён.
Но так и не узнал.
— Ну, вот что, хватит! — сказал поздно ночью сам себе Лён. — Этак они меня изъездят за работой! Пора менять ситуацию. Необходимо приникнуть в князевы покои!
Он уже третий день чистил за коровами, выносил навоз и делал всю грязную работу. Коровы его уже узнавали и приветливо шлёпали хвостами по лицу, пока он лазал под их ногами, подбирая сочные лепёшки. Бедной Маньке доставались все щелчки и все грубые шутки разбалованной княжеской дворни. Они считали себя столичными жителями — едва ли не аристократами! — и с деревенскими сиротами не особо церемонились. Какой смысл был в подобной маскировке?!
Едва занялся рассвет, Лён уже сидел в укромном месте с берестой и старым кривым гвоздём, который выпал из лошадиного копыта. Укромное место находилось на застрехе большого, крытого соломой коровника — больше нигде спокойного местечка не нашлось. И вот он пишет те слова, что сочинил ещё до света.
Как зари румяной взор
Озарил весь княжий двор,
Так и бедную сиротку
Озарило счастье кротко.
Плачет Золушка на крыше,
А за горем и не слышит,
Как зовёт её удача.
Золушка уже не плачет.
— Крошка милая, чуть свет
Даст судьба тебе конфет,
В красно платье нарядит,
С княжьим сыном поженит!
Только ты поторопися
И во двор скорей спустися!
Лён расхохотался. Кажется, круче уж некуда! Главное — попасть в господские палаты.
— Вот что. Надо поторопиться. — сказал он сам себе.
Но не успел.
— Ну не так же! — завопил Лён, съезжая по соломенной крыше на собственном заду.
— Мама! — орал он, понимая, что сейчас расшибётся в лепёшку.
Однако, ничего такого не случилось. С платьем, задранным на голову, он упал в телегу с сеном и зарылся в нём. Не успел высунуться, как тут же сверху упала берестяная грамотка. А гвоздь потерялся.
— Манька, срамница! — завизжал чей-то голос. — По сенам шастаешь!
И Лёна за ухо вытащила из сена всё та же стряпуха.
— Даром, что сирота! Вся изгулялась! — и удивилась: — Что это?
В стряпухины руки попалась береста.
— Да ты никак читать умеешь? Где взяла, поганка?! Сознавайся!
— Ну вот что, Манька, — сурово выговаривала какая-то большая шишка над стряпухами, — ты девка порченая, недаром без косы! Да ещё грамоте разумеешь! Пойдёшь в покоях молодого княжича полы мыть. Ежели он на тебя позарится, убытку большого не станет.
Вручили Маньке тяжёлое ведро с водой, дали метлу, тряпку и втолкнули в барские покои.
— Этак тебя, Золушка, скоро и на нары погонят! — поворчал Лён, но терпеливо принялся тереть тряпкой широкие дубовые половицы.
Он уже почти выплескал всю воду, как заслышал шаги. Некоторое время Лён ползал по полу на четвереньках, не смея поднять и головы, всерьёз подумывая, что станет он делать, если нахальный княжич и впрямь полезет обниматься.
— Да шо ж ты, бестолочь, терёшь поперёк-то половиц?! — услышал он знакомый голос. И обмер.