Шрифт:
Би-би-и! — и мы поехали.
Дорога и верно тяжёлая. Лесом. С кочки на кочку. Потом болотом. По брюхо в воде. Потом горами.
Вот тут-то и началось.
Шофёр — на что опытный, а побледнел.
Машину как мотанёт вправо, он — обеими руками за руль. Машину влево. Два колеса — в воздухе. Мотор как заревёт!
Молчит шофёр.
«Вот молодец!» — думаю.
А у самого ноги трясутся. И спина мокрая.
Ехали горами — попали в ущелье. Узкое, дорога — из стороны в сторону.
Машина, как мячик, — от скалы к скале. Мотает её страшно. Шофёр вертит руль — вот-вот пойдёт дым.
Хотел я ему сказать: «Спасибо, молодец!» — вдруг трах головой в дверцу. В кузове бетонный куб — уух!
Застряли в яме.
Зацепил шофёр стальной трос за скалу, включил мотор, трос — на барабан, вытащил машину.
Всю краску с кузова ободрал, а вытащил.
«Молодец, спасибо!» — снова хотел я сказать шофёру, а дорога за окном как полетит назад! Жуть!
С горы без тормозов съехали.
В речку влетели — столб воды! — остановились. Заглох мотор. Завели его. Поехали вдоль реки.
К полудню добрались до порта.
Вывалил шофёр куб.
Высадил меня.
В третий раз хотел я его благодарить, а он сам из кабины вылез, подошёл и говорит тихим голосом:
— Спасибо… Спасибо, что не ругали. Чуть я вас из машины не вывернул. Ведь это, — говорит, — у меня первый рейс. Школу я, — говорит, на днях кончил.
И улыбнулся.
И тут я увидел, что он совсем молодой. Мальчишка. А лицо — в масле.
— Ну, чего там, — говорю, — бывает. Конечно, не сразу научишься. Поездишь, и всё будет в порядке. Я думаю так!
Пожал ему руку и пошёл искать свой пароход.
Злой узел
Нехитрое дело — связать узел.
Но есть люди, для которых уметь хорошо завязать узлом канат или верёвку — важнее всего на свете. Это матросы.
Служил в городе Баку на барже матрос. Звали его Гуссейн.
В барже возили нефть. Нальют её, бывало, по самую горловину. Подойдёт буксир.
— Эй, лови! — шлёп на баржу здоровенный канат с петлей на конце.
Гуссейн подхватит его и тащит к железной тумбе — кнехту. Набросит на кнехт, затянет узлом.
— Пошёл!
Буксир запыхтит, забурлит винтом и потянет баржу вон из порта.
Узлов Гуссейн знал множество.
Были у него узлы послушные: свернул, дёрнул — и готово.
Были упрямые: семь потов сойдёт, пока завяжешь.
Были хитрые: год сиди — не развяжешь.
И был один — самый лучший, который Гуссейн почему-то вязал очень редко.
Раз поздно вечером шёл Гуссейн по городской улице и видит: в окнах, обращённых к порту, мерцают красные огненные зубчики. Больше, больше, и вот уже на всех стёклах заплясали молчаливые красные человечки.
— Пожар! — закричали люди. — В порту пожар!
Гуссейн бросился туда.
На причале было светло как днём. Горела баржа с нефтью. Только не Гуссейнова, а другая, что стояла рядом.
Огонь бил из неё, как из громадного примуса.
Пожарники поливали её водой из шлангов, но потушить огонь не могли.
— Убрать её! — кричали люди про баржу. — Убрать. Сейчас взорвётся!
Подошёл большой горбатый буксир. С него на баржу бросили канат. Теперь главное — его привязать.
Двое смельчаков влезли на баржу. Задыхаясь от дыма, они набросили тугой пружинистый канат на тумбу и спрыгнули на берег.
Буксир потянул. Петля на конце лопнула, и канат змеёй сбежал с тумбы.
Тогда крепить его полезли трое.
Молча следили за ними люди.
Вот канат снова на тумбе. Вот он завёрнут узлом. Буксир дёрнул. Канат соскочил и плюхнулся в воду.
Больше охотников лезть на баржу не находилось.
И тогда все увидели, что какой-то матрос вылил на себя ведро воды и прыгнул на баржу.
От него сразу же повалил пар.
Матрос на лету поймал брошенный с буксира мокрый канат и, присев на корточки, начал вязать его за тумбу.
От жары куртка на нём сразу высохла и надулась пузырём.
Петля… Ещё петля…
— Готово! — крикнул матрос.
Он махнул рукой, бросился назад к борту и упал.
Обожжённого, его вынесли на берег.