Перехватив страдальческий взгляд Димитрия, я встал на стул и открыл форточку. В комнату ворвался свежий морозный воздух.

– Надеюсь, вы не простудитесь?

– Нет, не простужусь.

– Что ж, я к вашим услугам, Александр Викентьевич, слушаю вас.

Перебирая длинными пальцами граненые янтарные четки и смотря сквозь меня, Димитрий медленно, будто каждое слово давалось ему с трудом, сказал:

– Я уже излагал господину Дубовицкому цель своего визита. Насколько я понимаю, вы с ней тоже знакомы. Поместный собор и его святейшество патриарх Тихон испытывают вполне понятное беспокойство о судьбе похищенного из патриаршей ризницы церковного имущества. Между тем, к нашему глубочайшему прискорбию, нынешние властители не считают нужным сообщать собору о ходе дознания, что вызывает естественное недоумение не только у духовенства, но и у всего русского православного народа. Было бы весьма печально, если бы в России и за ее пределами создалось впечатление, что Совет Народных Комиссаров по каким-то своим соображениям, о которых мы можем только догадываться, не заинтересован в розыске и возвращении сокровищ русской православной церкви.

В хорошо отшлифованных фразах помимо намеков содержалась и неприкрытая угроза. Видимо, текст «ноты» продумывался в резиденции Тихона.

– Думаю, что ни в России, ни за границей ни у кого не создастся впечатление, что мы не заинтересованы в розыске похищенного уже хотя бы потому, что украдено не столько церковное достояние, сколько всенародное, – сказал я. – Вы, видимо, не имели возможности изучить текст декрета Совета Народних Комиссаров «О свободе совести». А там прямо сказано: «Все имущества существующих в России церковних и религиозных обществ объявляются народным достоянием».

– Вы хорошо знаете, что русская православная церковь не признает этого закона, – возразил он. – Поместный собор и святейший патриарх обратились к православным христианам с призывом препятствовать его проведению.

– Знаю и недоумеваю: церковь утверждает, что всякая власть от бога…

– Этот закон противоречит и божеским и людским установлениям, – сказал Димитрий. – История России не знает ничего подобного.

– Так ли? Неимоверные богатства русской церкви и монастырей всегда вызывали нарекания. На них покушались в Петр I, и Елизавета, и Петр III, и Екатерина II…

– Тем не менее церковь сохранила и приумножила свои имущества.

– Совершенно верно, – подтвердил я. – По сведениям профессора духовной академии Ростиславова, к концу прошлого века монастырские капиталы в банках России составляли десятки миллионов рублей, а стоимость золота, серебра и драгоценных камней вообще не поддавалась учету. Профессор писал, что в Чудовом монастыре имеются иконостасы в 100 тысяч рублей, царские врата, на которые израсходовано до 13 пудов серебра. Но так ли это все необходимо для служения богу? Ведь сказано: «Не собирайте себе сокровищ на земле… но собирайте себе сокровища на небеси… Ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше… Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному усердствовать, а о другом нерадеть станет. Не можете служить богу и маммоне».

Димитрий нахмурился:

– Спаситель имел в виду людей, а не храмы. Богатством владеет церковь, а не ее служители.

– Не беру на себя смелость толковать писание. Но, насколько мне известно, далеко не все священнослужители считали пышность убранства необходимой принадлежностью божьих храмов. Преподаватель семинарии Александр Викентьевич Щукин часто напоминал семинаристам о пастырях я духовных писателях, осуждавших церковные и монастырские богатства. Например, Щукин рассказывал о великом старце Ниле Сорском, который выступал против монастырской собственности. Старец считал излишним золото в церкви. Он любил говорить, что бог еще никого не карал за плохое украшение храма. По его мнению, богатства следовало раздавать нищим, а не жертвовать церкви. Если мне не изменяет память, Щукин восхищался великим старцем и его последователями… Мне не изменяет память, Александр Викентьевич?

Димитрий молчал. Пальцы его быстро перебирали четка. Потом движение пальцев замедлилось. Он поднял глаза:

– Уж не хотите ли вы доказать, что в вашем Совнаркоме сидят истинные христиане, а Декрет о свободе совести, который разоряет церковь и лишает куска хлеба тысячи преподавателей закона божьего, преследует сугубо богоугодные цели? – спросил он.

– Отнюдь нет, Александр Викентьевич, – засмеялся я. – Таких далеко идущих целей я не преследую.

– Но чему тогда служит вся ваша аргументация?

– Вы когда-то говорили мне, Александр Викентьевич, что каждому понятию должно быть отведено свое место.

– И что же?

– Следуя этой мысли, я и расставил все по местам. В соответствии с декретом ценности ризницы – народное достояние, во всяком случае, основная их часть, непосредственно не связанная о отправлением культа. Уже в силу одного этого обстоятельства – немаловажного обстоятельства! – отпадают всякие нарекания и разговоры о том, что мы не заинтересованы в их розыске. Нас никто не посмеет упрекнуть в небрежении национальными сокровищами России. Мы ищем похищенное и найдем его. Теперь о самом декрете. Это акт государственной власти. Он существует и будет проводиться в жизнь вне зависимости от того, признает ли его церковь в лице Поместного собора и патриарха Тихона или нет. Что же касается моральной стороны вопроса, то изъятие монастырских и церковных богатств производится в интересах миллионов тружеников, поэтому не может противоречить «божеским и людским установлениям».

Говоря это, я внимательно наблюдал за Димитрием. Нет, я не ощущал враждебности. У Димитрия был философский склад ума, а из таких людей редко получаются озлобленные фанатики хотя бы потому, что они, порой даже вопреки собственному желанию, не могут не задуматься над аргументами оппонента. Подобным людям свойственно желание понять, а это уже нечто: ведь Вавилонская башня не была достроена лишь потому, что люди перестали понимать друг друга.

Димитрий вздохнул, отложил в сторону четки. Лицо его слегка порозовело: видно, головная боль утихла.