— А героин?

— Халлиганы не продают героин. Это была бы совсем другая песня.

— Твои слова звучат не менее цинично, чем слова Томми Оуэнса.

— Кусок дерьма! Он хочет выпутаться, но силенок маловато… Ты передай ему, что я сказал.

— А что за история с гольф-клубом Каслхилла?

Дэйв пожал плечами.

— Его продали фирме «Кортни-эстейтс» вместе с прилегающими землями. Говорят, акров сорок. Земля предназначалась для застройки высокой плотности.

— А сейчас что там?

— Сельскохозяйственные земли. Если все выгорит, то «Кортни-эстейтс» получат пару сотен миллионов чистого дохода.

— Чудненько. И кто эти везунчики? Кортни?

— В наши дни ирландским строителям везенья не занимать.

— Оппозиция их неотвратимому и неминуемому обогащению существует?

— А то! Партия зеленых, лейбористы… А Маклайам прежде всех. Если ты считаешь, что Питер Доусон от него откупился, забудь об этом. Девиз жизни Маклайама: «Нет развитию и строительству!» Сам он не принадлежал к среднему классу. Шерстяные свитера, народная музыка… Его узаконенные дозы конопли вполне подходили к образу бывшего хиппи. Он ни за что не стал бы рисковать своим положением.

— Может, ему нужны были деньги?

— Его жена работает в фонде попечителей. Помнишь Джека Парланда? Его еще называли первым миллионером Ирландии?

Улыбающийся мужчина в непромокаемой куртке и твидовом кепи.

— У Питера на столе стоит фотография, где Парланд вместе с Джоном Доусоном, — сказал я.

— Конечно, он был путеводной звездой для Доусона и остальных. Все, кто хотел сделать деньги на недвижимости и не боялся спекуляций, искали Парланда. Он вложился в банки, в авиакомпании, в газеты — во все. Младшая дочь Парланда — Эйлин. Маклайаму не нужны были деньги.

— Маклайам умер до того, как утонул?

— Вскрытия еще не было. Он весь в синяках и кровоподтеках, но, возможно, это следы от ударов о рифы. Время смерти пока не установлено. Ну, что у тебя еще?

Я рассказал ему про похищенные бумаги из кабинета Питера Доусона, пустую папку под названием «Гольф-клуб» и о том, что Джон О'Дрискол прослеживает связь между Маклайамом, Питером Доусоном и предполагающимся развитием событий в гольф-клубе Каслхилла. В пересказе это прозвучало как-то не очень убедительно, и Дэйв не скрывал скептицизма.

— Пустые коробки?

— Все его финансовые и телефонные записи были стерты. А Линда сказала, что Питер не владеет клюшкой.

— Я видел его много раз в гольф-клубе Бэйвью, — задумчиво произнес Дэйв. — И не сказал бы, что местные советники врут. Но в последнее время было столько скандалов вокруг взяток за голоса избирателей, столько судебных дел о коррупции, что члены совета всего Дублина ищут укрытия. Я бы удивился, если бы они брали большие взятки в Сифилде, — пожал плечами Дэйв. — Не впечатляет, Эд.

— Когда стало известно, что пропал Сеозам Маклайам?

— Он не пришел домой в пятницу вечером. С тех пор его жена о нем ничего не слышала.

Тогда же, когда и Питер. Вряд ли это совпадение. Хотя я в совпадения верю.

Когда я собрался уходить, Кармель сказала, чтобы я заглянул на днях на обед. Дэйв без особой радости буркнул что-то в том же духе. Потом наверху снова раздался треск, кто-то завопил и заулюлюкал высоким голоском.

— Если эти оборванцы разбудят малышку Сэйди… — сказал Дэйв и бросился в дом.

— Малышка Сэйди, — улыбнулась Кармель. — Она вьет из него веревки! Эта девочка покорила его сердце.

Я пробормотал что-то про женщин, которые носят брюки, попытался понимающе улыбнуться, но, видимо, меня выдали глаза.

— Эд, с тобой все в порядке?

— Да, знаешь, похороны и все такое…

Я отвернулся, махнул рукой и пошел к машине, чтобы Кармель не стала меня расспрашивать. Мне вспомнилась не матушка, а похороны моей маленькой Л или полтора года назад: крошечный белый гробик, убитая горем жена, пепел, улетающий в океан, и больше ничего, ничего, что помогло бы все исправить!

Эта девочка разобьет его сердце.

Наступала ночь, я ехал к Бэйвью. Свернул налево с Стрэнд-стрит напротив католического костела, припарковался рядом с баром «Хеннесси», прошел туда через черный вход и заказал себе двойную порцию «Джеймсона» с водой. На бармене была черная майка с фоткой лидера «Нирваны», голова побрита, металлические побрякушки в носу, на щеке, брови и на языке. Последний раз я заходил в «Хеннесси», когда еще учился в школе и собрался поступать на медицинский; там я узнал, что такое женщины, как нужно пить, разговаривать и любить. У меня еще были живы родители, и даже если я не ладил с одним из них, тогда это легко можно было пережить. Я смотрел на жизнь с оптимизмом, но с тех пор все изменилось. Хотя «Хеннесси» казался таким же, как и прежде: истертые ковры, стулья с коричневой кожей еле держатся на ножках, музыкальный автомат — невероятно — играет все ту же песню «Отель „Калифорния“». В воздухе стоит запах ароматических масел, дешевых духов и пота. Несмотря на запрет курить в барах, дым табака и травки пропитал стены. Люди в клетчатых рубашках и кожаных байкерских куртках сидели и пили в каком-то оцепенении, словно ждали, пока что-нибудь не произойдет. Две женщины с мутным взглядом и татуировками на руках пили сидр и о чем-то перешептывались, а трое чумазых ребятишек в это время возились на ветхом коврике у их ног. Компания подростков-хулиганов с бледными лицами, панковскими ирокезами на головах, одетые в черный бархат с кружевами и вороньими перьями, посасывала одинаковые тягучие напитки темно-красного цвета. Ром с черной смородиной, догадался я. Они вытаскивали сигареты из бледно-голубых пачек, молчали и не смотрели друг на друга.