Это было в первый год моего правления. Вскоре стало ясно, что Август был прав, когда не взялся за это дело. Труд и затраты, необходимые, чтобы пробить в горе проход, значительно превосходили расчеты моих строителей. Мы натыкались на огромные участки сплошной скальной породы, которую надо было разбивать на мелкие кусочки и осколки тащить наружу по всему туннелю, и не знали, что делать с источниками, которые вдруг вырывались из-под земли и мешали работе. Чтобы вообще довести все до конца, мне вскоре пришлось отправить туда тридцать тысяч человек. Но я не люблю терпеть поражение и бросать дело на полпути. Канал был закончен всего несколько дней назад после тринадцати лет тяжких усилий. Скоро я отдам приказ открыть шлюзные ворота и выпустить из озера воду.

Как-то раз, незадолго до своего отъезда, Ирод предложил, чтобы я показался одному очень хорошему врачу, греку, и посоветовался с ним насчет своего здоровья; для Рима очень важно, чтобы я был в хорошей форме. В последнее время, сказал Ирод, у меня утомленный вид, что естественно при том, сколько времени я тружусь. Если я не сокращу количество рабочих часов и не приду в такое состояние, которое позволит мне выдерживать мою нагрузку, я очень скоро сведу себя в могилу. Я сердито ответил, что доктора греки не смогли вылечить меня в юности, хотя я обращался ко многим из них, а теперь слишком поздно бороться с моими телесными изъянами, да я и привык к ним, они — моя составная часть, и я вообще не желаю иметь дела с греческими врачами.

Ирод улыбнулся.

— Первый раз в жизни слышу, что ты согласен со стариком Катоном. Я вспомнил «Медицинские советы» из его энциклопедии, написанной им для сына, где он запрещал тому обращаться к греческим докторам. Вместо этого он советовал ему читать молитвы, следовать здравому смыслу и применять капустные листья. Они полезны при любом обычном заболевании, писал он. Ну, молятся за твое здоровье в Риме столько, что ты стал бы настоящим атлетом, если бы это зависело от молитв. А здравый смысл присущ — по праву рождения — каждому римлянину. Возможно, цезарь, ты забыл о капустных листьях?

Я раздраженно перевернулся на ложе.

— Так кого же ты рекомендуешь? Я повидаюсь с врачом, чтобы доставить тебе удовольствие, но только с одним, не больше. Как насчет Ларга? [56] Он назначен дворцовым лекарем. Мессалина говорит, что он толковый.

— Если бы Ларг знал, как тебя вылечить, он бы давно это предложил. Нет, обращаться к нему нет смысла. Если ты согласен обратиться только к одному-единственному врачу, проконсультируйся с Ксенофонтом с Коса.

— Как? С бывшим полковым лекарем моего отца?

— Нет, с его сыном. Он был при твоем брате Германике в последнюю кампанию, возможно, ты помнишь это, затем завел практику в Антиохии. Он пользовался там исключительным успехом, а не так давно приехал в Рим. Он следует девизу великого Асклепиада: лечи быстро, безопасно, приятно. [57] Никаких сильнодействующих слабительных и рвотных. Диета, физические упражнения, массаж и немного простых лекарств из трав. Он вылечил меня от жестокой лихорадки настойкой из листьев желтого цветочка, который называется аконит, а затем привел в форму, посоветовав, какой мне придерживаться диеты, и так далее; сказал, каких пряностей надо избегать, и велел меньше пить. Он и хирург великолепный, если дело доходит до ножа. Точно знает, где находится у нас каждый нерв, кость, мышца и сухожилие. Сказал мне, что выучился анатомии у твоего брата.

— Германик не был анатомом.

— Да, но он был истребителем германцев. Ксенофонт подбирал свои знания на поле битвы. В Риме и Греции анатомии не научишься. Если хочешь стать хирургом, надо ехать в Александрию, где разрешают разрезать трупы, или следовать по пятам за победоносной армией.

— Он, вероятно, придет, если я за ним пошлю?

— Кто из врачей откажется? Ты забыл, кто ты? Но, само собой разумеется, если он тебя вылечит, ему надо щедро заплатить. Он любит деньги. Кто из греков не любит?

— Если он меня вылечит.

Я послал за Ксенофонтом. Он сразу мне понравился, потому что профессиональный интерес ко мне как к пациенту заставил его забыть, что я император и властен над его жизнью и смертью. Ему было лет пятьдесят. Выразив, как было положено, свое почтение, он затем обращался ко мне коротко, сухо и только по существу.

— Пульс. Благодарю. Язык. Благодарю. Прошу прощения (он вывернул мне веки). Глаза несколько воспалены. Это излечимо. Дам примочку, чтобы их промывать. Небольшое западение век. Встань, пожалуйста. Да, детский паралич. Это, естественно, я вылечить не могу. Слишком поздно. Вылечил бы, пока не прекратился рост.

— Ты в то время был еще ребенком, Ксенофонт, — улыбнулся я.

Но он, казалось, меня не слышал.

— Преждевременные роды? Да? Я так и подумал. И малярия?

— Малярия, корь, колит, золотуха, рожа. Весь батальон отвечает «здесь!», Ксенофонт, кроме эпилепсии, венерических заболеваний и мании величия.

Он снизошел до мимолетной улыбки.

— Раздеться, — сказал он. Я разделся. — Ты слишком много ешь и пьешь. Это надо прекратить. Нужно поставить себе за правило вставать из-за стола с желанием съесть еще хотя бы один кусочек. Да, левая нога сильно высохла. Советовать моцион бесполезно. Обойдемся массажем. Можно одеться.