— Так, — выдохнул варвар, понимая, что глупо отрицать очевидное.

— Вряд ли ты решился один забраться так далеко в глубь нашей страны.

— Почему нет? — усмехнулся киммериец.

— Вот об этом мы сейчас и поговорим, — улыбнулась Мэгенн. — У тебя есть сообщники?

— Сообщники? Зачем они мне?

— Но, может быть, ты им нужен. Ответишь, где Паина?

— Паина? — изобразил удивление варвар. — Знавал я эту женщину, скрывать не буду. Только года три прошло с тех пор.

— Врешь! Ее послали за девушками, прошедшими Испытание, и сколько мы ни ждали, ни она, ни девушки не вернулись.

— Подождите еще, наверное, что-то их задержало.

— Гонцы уже обыскали все в тех местах. И обнаружили только следы лагеря.

— А при чем здесь я? Ты можешь забить меня до смерти, но откуда мне знать, куда делась ваша Паина?

— У меня есть подозрение, что ты пришел вместе с ними.

«Ну, уж этого я тебе не скажу, — пообещал про себя киммериец. — Она сомневается… Может, и выкручусь как-нибудь».

— Послушай, уважаемая, — начал он медленно, словно выдавливая из себя слова. — Я пришел повидать правительницу Акилу — не сомневаюсь, тебе известно, что мы с ней были близко знакомы, — и уже здесь узнал, что ее заточили в храме. Клянусь Нергалом и всеми его кишками, что я знать ничего не знаю ни про Паину, ни про девушек.

— Если ты врешь, я прикажу спустить с тебя по кусочкам твою дубленую киммерийскую шкуру. — Видно было, что подозрения Мэгенн ни на чем не основаны.

— Бей сколько твоей душе угодно, жги каленым железом, но что я могу тебе сказать? Я на самом деле ничего не знаю про это.

— Ладно, — махнула рукой женщина. — Сейчас посмотрим. Мерл, можешь приступать! — повернула она голову к палачу.

Киммериец внутренне сжался, готовясь к удару бича или ожогу раскаленным железом, но женщина в фартуке поднесла к губам варвара кружку с горячим вином, приправленным каким-то снадобьем.

«Пить или нет? — подумал Конан. — С этих сук станется подсунуть какую-нибудь колдовскую дрянь, от которой, кроме других неприятностей, буду еще и животом маяться несколько дней. Нет уж, пусть сами пьют!»

Он сжал зубы.

— Выпей, — поднявшись со скамьи, посоветовала ему Мэгенн. — Это поддержит тебя. Думаю, ты успел немного утомиться. А если не станет пить, — выходя из камеры, бросила она палачу, — можешь делать с ним, что хочешь. Разрешаю.

«Выбора нет, — решил Конан. — Нергал с ними, попробую».

Жидкость оказалась на удивление вкусной. Когда киммерийца вели обратно в камеру, его начала одолевать зевота и по всему телу разлилась приятная слабость. Он улегся на солому и мгновенно заснул. Сон его сопровождали чудесные видения. Конану снилось, что с него сняли цепи и он, наконец, смог с невероятным блаженством вытянуть руки и ноги. Потом его вывели из камеры, и повели длинным подземным коридором к выходу во двор. Варвар с наслаждением хлебнул свежего воздуха, показавшегося ему после подземелья просто нектаром. Его привели в жарко натопленный деревянный низкий домик. Он напомнил варвару баню, которую он видел когда-то у бритунцев. Северные немногословные великаны любили там мыться, без устали хлеща себя связанными в пучки березовыми ветками. Как-то киммериец попробовал это, и ему очень понравилось. Сейчас он не ошибся: его действительно привели, чтобы помыть. Две женщины в кожаных фартуках, таких же, как у палача, очистили его тело от грязи, пота и запекшейся крови с помощью кадки горячей воды, настоянной на можжевеловых ветках, и связки растрепанных веревок, примерно таких же, какими матросы мыли палубы кораблей, только без рукояток. Варвар почувствовал себя свежим и отдохнувшим.

Дальше видение поплыло, женские голоса растворились в птичьем клекоте и мычании коров. Конан почему-то снова увидел протянутые к нему руки матери. Кто из спящих может сказать, сколь долго продолжаются зыбкие смутные видения? Но вдруг сон вновь стал более ясным и четким.

Киммерийца опять вели по длинному каменному коридору, однако он сознавал, что это не узкий и затхлый проход в подземелье. Здесь чистый деревянный пол и стены казались сложенными более ровно, а может быть, просто были новее. Стены коридора внезапно подернулись туманом, и сон опять стал неотчетливым.

Послышалось жужжание пчел или мух, зазвучали неясные голоса, сначала где-то внизу, потом с боков, а затем и со всех сторон. Люди говорили, но, ни слов, ни кто их произносит, Конан разобрать не мог, будто многоголосый гул слился с шелестом крыльев тысяч огромных мух, и он замахал руками, пытаясь их отогнать. Но кому же это удается во сне? Руки двигались медленно, нехотя, они были слабыми и непослушными, словно кипа хлопка или шерсти, и насекомые облепили его лицо, не давая вздохнуть.

Киммериец напряг все силы и попытался проснуться, чтобы отогнать наваждение, но сон опять превратился почти в явь, и варвар хотел было ущипнуть себя, чтобы проверить, спит он или нет, но тут же забыл об этом, ибо очутился в поистине чудесном месте. Оно настолько поразило его воображение, что все остальное перестало его волновать.

Овальное помещение с тремя небольшими зарешеченными окнами на высоте его роста было устлано коврами. Они целиком закрывали стены и пол, придавая комнате сходство с огромным ларцом изящной кхитайской работы, внутренние стенки которого обычно драпировались вышитым шелком. Мебель была низкая, из темного полированного дерева, с мягкими спинками и резными вычурными ножками и подлокотниками. Чувствовалось, что мастер, изготовивший ее, потратил, может быть, не один год упорного труда, чтобы сотворить такое чудо. Было похоже, что Конан в своих сновидениях попал в дом иранистанского вельможи или, того выше, во дворец самой раджассы где-нибудь в далеком Прадешхане. Однако он трижды мог поклясться хоть Кромом, хоть Нергалом, хоть самим Светлоликим Митрой, что все это происходит в Ильменском храме, потому что на одной из кушеток восседала та самая сука Мэгенн, по приказу которой его хлестали плетьми, оставили неизвестно сколько времени висеть распятым, чуть не прижгли раскаленными прутьями и чем-то опоили.