Это был каменный сад, по которому пробегала и снова уходила под скалы река.

Деревья и растения, отказавшиеся стать другими, окаменели здесь, сплетаясь и поддерживая друг друга. И в этом саду, который не казался мертвым, потому что он был все-таки садом, под веткой каменного дуба, на обломке скалы, сидела старуха с гордо откинутой головой и неподвижными, как сама неподвижность, глазами. И если бы немухинцы, убегая из пещеры, оглянулись на нее, они заметили бы что эти глаза задумчиво проводили их с почти не изменившимся, но ласковым выражением. Опираясь на посох, крепко сжимая его побелевшими пальцами, она сидела на длинном платье, каменные складки которого переходили в складки скалы.

Теперь догоняющий, раздраженный, с размаху ударяющий о стены шум был заглушен струящимся шумом подземной воды. Но Главный Ветер был близко, и хотя Леня надеялся, что пройдя пещеры, можно добраться до берега и спрятаться вдали от маяка в заброшенном доке, чем длиннее становился его путь, тем короче становилась надежда.

Снова загорелся впереди слабый фонарик Старого Мастера — и они шли и шли, почти падая от усталости, по острым камням. Они не знали, что Главный Ветер пролетел первую и вторую пещеры, ворвался в третью — и остановился как вкопанный, услышав усталый, но твердый голос, который произнес только одно слово:

— Сын.

О легкомысленных людях говорят, что у них ветер в голове. Представьте же себе, какой ветер поднялся в голове господина Главного Ветра когда он увидел свою мать, о которой ни разу не вспомнил за тысячу лет.

— Что ты здесь делаешь, мама? — с изумлением спросил он.

— Нам надо поговорить. Я ненадолго задержу тебя. Год или два, ведь это немного?

— Пожалуйста, мама. Но я не понимаю… Почему ты не напомнила о себе?

— У меня не было времени. Я думала о тебе. Тебя благословляли моряки, у тебя были сотни ласковых прозвищ. Ты вертел крылья мельниц, помогая жить миллионам людей. Ты вмешался в несправедливую войну и разметал Великую Армаду. Ты был одной из самых разумных сил природы. И вот теперь ты гонишься за детьми, которые пытаются спасти своего товарища от смерти?

Она говорила, он нетерпеливо слушал, но его глаза, которые только что были ярко-зелеными от бешенства стали медленно голубеть.

— Знаешь, почему этот мальчик убежал от тебя? Потому что ты лишил свою страну воображения. Когда ты в молодости переставлял звезды, чтобы пошутить над людьми, которые думали, что они делают открытия, боже мой, ведь можно было ожидать, что из тебя получится Ветер с воображением!

Он улыбнулся.

— Я очень скучаю, мама.

— Вот видишь! А сколько раз я говорила тебе, что нет ничего опаснее скуки! От скуки до жестокости — один шаг.

Трудно сказать, что происходило в эти минуты в душе Господина Главного Ветра, хотя бы потому, что неизвестно, есть ли у него душа. Но ведь говорят же: "Ветер улегся". Или даже: "Ветер упал".

— Прости меня, мама, — сказал он. — Вернись ко мне! Ты станешь жить в моем дворце, воздушном, пустом и веселом. В нем ничего нет, кроме легких ветерков, которые будут исполнять каждое твое приказание. Тысячу лет я буду просить у тебя прощения за то, что я забыл о тебе на тысячу лет.

Она покачала головой.

— Нет. Мне здесь хорошо. Тишина. Я не скучаю. Жизнь шумит здесь подземной рекой. Она обегает весь мир и возвращается ко мне с новостями. Впрочем, у меня к тебе просьба: освободи теплый дождь, он устал. Пуская он поднимется в небо и прольется на землю.

Осталось неизвестным, сколько времени продолжался этот разговор. Однако под утро Господин Главный Ветер был уже у себя и занимался делами, потому что, когда полуживые от усталости немухинцы добрались наконец до берега моря, Леня радостно закричал:

— Флюгера!

Утро было даже еще не утро, а последний краешек ночи, и казалось, что сонная крепость, едва проснувшись, зевает, крепко протирая глаза. Рыже-красные черепичные крыши матово поблескивали под первыми солнечными лучами. А флюгера? Играя с ветерками, они весело вертелись во все стороны, а это означало, что даже в тысячелетних, легкомысленных и жестоких разбониках родная мать иногда способна разбудить совесть.

Приглашая Воробья в Летандию, Смотритель обещал, что в его честь будет устроен маскарад, на Маяке будет гореть тройной огонь и самый большой колокол на Площади Розы Ветров встретит его торжественным звоном. Как ни странно, но именно это и произошло, когда немухинцы вместе с Леней собрались в обратный путь.

Маскарада, правда, не было, но маячный огонь далеко освещал темно-розовое пространство неба и моря.

Еще утром в окно Лениной каморки влетел свиток, начинавшийся, как и полагается, длинным титулом: "Мы, Господин Главный Ветер и прочая, и прочая, и прочая" — и кончавшийся словом: «Согласен». Правда, по ошибке Леня Караскин был назван «Каскин-Караскин», но это, разумеется, не имело значения.