Шрифт:
– Тихо, Вайгал, тихо, друг,- успокаивающе проговорил северянин и попытался освободиться от железной хватки подельника. Не тут-то было: сведенная судорогой рука сжимала его шею, точно ошейник раба.- Полежи спокойно. Скоро вернется Деливио…
– Пока он вернется, я… должен сказать тебе кое-что… очень важное… Слушай…
Вайгал вдруг издал хлюпающий звук, будто ребенок, который собирается заплакать, и кровь пошла не ТОЛЬКО горлом – две кровавые дорожки потянулись из ноздрей. Кровоточили, как заметил Конан, и уши. Медленно, но неумолимо яд делал свое дело.
– Вайгал…
– Я сказал – молчи и слушай! У меня очень мало времени… Конан. Я не сказал Деливио о самом главном…
Тело его скрутила судорога, дыхание прервалось, и киммериец испугался, что сотоварищ умер. Нет: спустя несколько мгновений спазм закончился, и Вайгал вновь задышал – часто, прерывисто, неровно.
– Я… умолчал о самом главном… Потому что Деливио слишком… Я не мог сказать… Потому что я выяснил, кто такой Аффендос. Я знаю, кто он. Но у меня нет прямых доказательств. Немедийские документы… это… ерунда… Но с их помощью можно связать Афф… Афф… как сенатора… по рукам, но… Потому что король не простит предательств сенатора… Я знаю, кто Аффендос, Запомни, Конан… Ты должен запомнить… И завершить начатое… Возьми мой перстень… Королевский знак… По… покажи его, и власти всюду будут помогать тебе… Сообщи королю… Я знаю, кто такой Аффендос…
Некоторое время Вайгал не мог говорить: кровь из горла текла алым пенящимся ручьем. Фальшивый вор несколько раз непроизвольно отхаркнул, чтоб не захлебнуться. Голос его становился все тише невнятнее; Конан наклонился поближе, чтобы н упустить ни слова. Сильные пальцы Вайгала вдавил ему в ладонь, перстень.
– Мне известно, кто такой Аффендос… О Боги, как не вовремя я умираю… О Боги, как больно.
– Вайгал, Вайгал,- от бессилия чуть ли не простонал киммериец, крепко сжимая руку Вайгала, горячую, как печка.- Потерпи немного… Помолчи, тебе нельзя разговаривать.
– Я… Я знаю, кто такой… Ты должен доложить Королю…
– Кто? Так кто же он такой, Вайгал? – Конан наклонился еще ниже.
– Обещай мне, варвар из Кимм… Киммерии… Ты должен… доложить королю…
По глазным яблокам умирающего вдруг побежали ярко-красные прожилки, множась, ширясь, разветвляясь… и глаза Вайгала вдруг взорвались, как гнилые сливы, едва не обдав северянина тучей кровавых брызг. Тело Вайгала выгнулось дугой, ноги дробно заколотили по полу. Лопнула артерия на шее. Из горла вместе с предсмертным хрипом вырвалось:
– Обещай…
– Хорошо, хорошо, я обещаю передать Королю, будь он проклят! – в отчаянии закричал Конан.- Но кто, кто, Бел забери меня, этот Аффендос?!
Лицо Вайгала стало пепельно-серым. Его тело неожиданно расслабилось, обмякло как тряпичная кукла. Рука, которую все еще сжимал Конан, из горячей превратилась в ледышку.
Однако тайный посланник был еще жив.
Он приподнял мокрую от крови голову, приблизил ее к уху северянина и на последнем в своей жизни выдохе произнес два слова – два коротких, два тихих слова, но таких явственных и отчетливых, что ослышаться Конан не мог.
– Аффендос – это… сенатор… Моравиус…- сказал Вайгал.
И умер.
Конан выпрямился. Огляделся. Все было тихо, мирно и спокойно – если не считать трех трупов на полу комнаты.
Киммериец плотно сжал губы. Да, он воровал. Убивал. Грабил. Но был он вором, который лишь облегчает чересчур набитые кошельки и сундуки – чтобы прокормиться самому и не дать умереть с голоду друзьям. И никогда он не стал бы воровать ради самого воровства, ради лишней наживы; никогда бы не стал убивать ради убийства и уж тем более не стал возводить свое ремесло в ранг смысла жизни.
Тогда как местный королек по имени Аффендос считает себя именно Королем воров. Он ворует потому, что ворует. Убивает потому, что убивает. Потому что ему нравится воровать и убивать, ничего боле. Мало ему места в Сенате!
Таких людей Конан ненавидел.
А кроме того, он дал слово Вайгалу.
И должен слово это сдержать.
Тем более, что Деливио, судя но всему, пергамент унес с собой. А значит, и ему доверять нельзя.
Что ж, придется двигаться в Морнстадинос… Глядишь, король и отсыплет несколько золотых из своих закромов в горсть нищего скитальца.
Глава XXVI
Манумба был стар. Очень стар. Так стар, что помнил времена, когда деревня НКарргну была богатой и процветающей и с легкостью урагана, вырывающего с корнем деревья, побеждала окрестные племена; он даже помнил, как однажды на рассвете, едва Огненная Черепаха начала свой неспешный путь по Синей Крыше, вдруг зашевелилась Черная Гора, задрожала и отрыгнула в небо красно-черную тучу пламени, дыма и пепла. Все жители НКарргну в ужасе бежали, точно трусливые древесные мыши, попрятались в лесу, во весь голос возвещая о гневе Нанги и мужа ее – Великого Пьйонги; и только он, шаман Манумба, остался на своем месте – он и дряхлый ЛЛгвага, который просто не мог выползти из хижины. Пока весь мир трясся и разваливался на куски, Манумба храбро бил в барабан из обезьяньей кожи длинными прямыми выбеленными костями священного длинношея и громко, стараясь заглушить рев разъяренной Черной Горы, выкрикивал заклинания. Шаман знал, что только таким образом можно умилостивить Нангу и мужа ее – Великого Пьйонгу и отвести беду от деревни. И он победил: огненная блевотина Черной Горы протекла мимо, так и не коснувшись деревни НКарргну.