Шрифт:
— Хорошо, — сдавленным шепотом произнес Иван Корнильевич и взял конверт.
Игнат удалился.
Молодой Алфимов разорвал конверт.
В нем оказался чек на государственный банк на восемьсот семьдесят восемь тысяч пятьсот сорок рублей.
Он облегченно вздохнул.
Чаша свиданья с отцом, по крайней мере на сегодняшний день, миновала.
Возвратившийся Василий стал выносить вещи.
Иван Корнильевич, бросив последний взгляд на свои комнаты, вышел.
Лакей в передней и швейцар в подъезде проводили его с почтительным удивлением.
Они уже знали от Василия, что молодой барин переезжает из дома родителя, но причина такого внезапного переезда была для них неведома, и они положительно недоумевали.
С деньгами, действительно, в Петербурге можно сделать почти мгновенно все.
К вечеру уже квартира Ивана Корнильевича была обмеблирована и имела совершенно комфортабельный вид.
Новая обстановка и новизна положения изменили к лучшему состояние духа молодого человека.
Устроившись в своем новом помещении, хотя и не совсем разобравшись, он весело поужинал с графом Стоцким у Контана и, вернувшись домой, сладко заснул.
Не успел он проснуться на другой день, как к нему пришли от Сигизмунда Владиславовича.
— Его сиятельство вас просят к себе кушать кофе.
— Хорошо, сейчас.
Сделав наскоро свой туалет, Иван Корнильевич поспешил к графу, которого застал в кабинете с газетою «Новости» в руках.
— Однако, твой тятенька рассвирепел.
— `A что? — дрогнувшим голосом спросил молодой Алфимов.
— Полюбуйся.
Граф передал ему газету.
Иван Корнильевич прочел обьявление Корнилия Потаповича и побледнел.
— Это ужасно! — воскликнул он.
— Положим, особенно ужасного ничего нет.
— Как так?! Он меня опозорил.
— Разве ты хочешь открывать банкирскую контору?
— Нет.
— В таком случае, какое тебе дело, какого о тебе мнения господа финансовые деятели? Поймут это объявление только одни они.
— А общество?
— Общество подумает, что ты кутил, отдавая дань молодости, а деспот-отец принял одну из мер, практикуемую среди купечества для обуздания непокорных детищ… Впрочем, общество завтра позабудет эту публикацию.
— Так-то оно так, но…
Иван Корнильевич не договорил и задумался.
Несмотря на утешение своего ментора-друга, публикация произвела на него ошеломляющее впечатление.
Он снова поддался унынию, и никакие меры, принимаемые графом Стоцким, не достигали цели и не могли заставить его вернуться к прежней веселой жизни.
Молодой Алфимов или сидел дома, или же был в квартире Сигизмунда Владиславовича, ходя, как маятник, из угла в угол и действуя на нервы его сиятельству.
Последний решил везти его за границу, куда он собирался с графом Вельским, Гемпелем и Кирхофом.
В тот вечер, когда к графу Сигизмунду Владиславовичу должен был заехать Савин, он первый раз заговорил о заграничной поездке с молодым Алфимовым.
Тот ухватился за эту мысль.
— Но, говорят, что эту публикацию поместили и в иностранных газетах, — заметил Иван Корнильевич.
— Пфу… Не думаешь ли ты, что Европе только и дела, что читать помещаемые о тебе публикации? Русским языком тебе твержу, что и здесь все ее забыли.
В передней раздался звонок.
— Это, наверно, Савин… По делу, — заметил граф Стоцкий.
— Я уйду к себе черным ходом, — заторопился Алфимов.
— Хорошо. Я зайду потом к тебе, поедем ужинать.
— Пожалуй.
— Ну, слава Тебе, Господи! Умнеть начал! — воскликнул Сигизмунд Владиславович.
XXIV
БЕГЛЯНКА
Назначенный на другой день вечер у полковницы Усовой был чрезвычайно оживлен.
Вера Семеновна была в каком-то возбужденно веселом настроении и вызывала шепот восторга собравшихся ценителей женской красоты.
Капитолина Андреевна была довольна и вечером, и младшей дочерью.
У Екатерины Семеновны была на этот вечер тоже серьезная миссия, порученная ее матерью и графом Стоцким — серьезно увлечь Ивана Корнильевича Алфимова, которого граф Сигизмунд Владиславович всеми правдами и неправдами успел затащить на вечер к полковнице.
Он передал Капитолине Андреевне о попавшем в полное распоряжение молодого человека громадном капитале, а у ней уже текли слюнки в предвкушении знатной добычи.
Она рассыпалась перед графом Стоцким в благодарностях за рекомендацию клиентов и в особенности за дочь, которая, по ее мнению, была близка к осуществлению возлагаемых на нее любящею матерью надежд.