Шрифт:
— Мудрено! Мог бы Вельский дать, да он сам в тисках, да еще задумал купить дачу.
— Черт возьми!.. А ведь сегодня вечером мне так необходимы деньги.
— Да отчего ты не потребуешь от отца из своих? — сказал между тем граф.
— Что ты, что ты… Он не даст…
— Да как же он смеет?
— Я дал клятву у постели моей умирающей матери не выходить из его повиновения… Она пригрозила мне загробным проклятием.
— Какой вздор…
— Нет, лучше об этом перестань говорить… Ты не поймешь меня.
— Еще бы… — усмехнулся Сигизмунд Владиславович.
— Нет, не говори…
— Да я молчу.
— А деньги мне все-таки сегодня нужны.
— Да и не сегодня только… Ты забыл за последнее время «маленькую Клодину», Капитолина Андреевна просила тебе напомнить.
— Ах, какая это скучная история… Мне, признаться, с ней с некоторого времени тяжело… Она не такая девушка, о какой я мечтал.
— Ага, тебя притягивает другой магнит.
— Нет, Сигизмунд, не то… Я говорю правду… Действительно, у меня раскрылись глаза на мой идеал только при встрече с Елизаветой Петровной Дубянской… Вот идеальная девушка… При ней всегда страшно, вдруг она глянет в мою душу и сразу узнает ее темные тайны… Я и решил навсегда покончить с Клавдией Васильевной… Она мне нравится, но любить ее я не могу… Я люблю…
— Дубянскую?
— Да, ее… Но это, увы, мое несчастье. Она не полюбит меня.
— Почему же?
— Потому что, мне кажется, она любит.
— Кого… Сергея?
— Нет… Я, впрочем, высказываю только предположения. Мне кажется, что Сиротинина.
— Вашего кассира?
— Да…
— Ну, это конкурент не опасный, сын банкира всегда будет иметь перевес над кассиром в сердце современной девушки.
— В том-то и сила, что она не такая… Не современная.
— Оставь, все они на один покрой… Но где же она познакомилась с Дмитрием Павловичем?
— Она жила до поступления к Селезневым у его матери, которая была дружна с матерью Елизаветы Петровны.
— А… Но как же быть с Клодиной?.. Она, кажется, не на шутку привязалась к тебе, и разрыв может гибельно отразиться на ее здоровье… Девушки ее комплекции легко впадают в чахотку от неудавшейся любви… Ты, конечно, ее обнадеживал?
Иван Корнильевич потупил глаза и после некоторой паузы произнес:
— Если так, то я способен на все жертвы… Я женюсь на ней, хотя бы от этого рушилось все счастье моей жизни.
— Жениться — это уже слишком, но обеспечить надо… Тем более, что она в таком положении.
— Что-о-о? — вскрикнул Алфимов.
— Мне вчера сообщила об этом Капитолина Андреевна, прося тебе напомнить о Клодине.
— В таком случае, она солгала тебе… Клянусь тебе, что до такой близости я не доходил!
— Странно, удивительно.
— Клянусь тебе жизнью!
— Однако… Зачем же Усовой лгать?
— В таком случае, она… Я имею полное право не иметь с нею более дела!
— Гм! Но ведь она станет громко кричать, что ты отец ее ребенка, и все поверят ей, благодаря тому, что ты часто бывал с ней вдвоем… Наконец, она обратится к твоему отцу и потребует или платы за молчание, или брака.
— Это возмутительно!
— Что делать. Разве тебе кто поверит, если ты будешь уверять, что просиживал с ней часами с глазу на глаз, но только платонически любовался ею… Все будут хохотать над тобой.
Молодой человек опустил голову.
Сигизмунд Владиславович наблюдал за ним с выражением Мефистофеля. Он понимал, что Алфимов всецело в его руках.
— Что же делать? — растерянно спросил он.
— Давай мне две тысячи рублей и предоставь устроить это дело. Даю тебе слово, что ты никогда более об ней не услышишь.
— Голубчик, устрой… Видеть я ее не могу… Я ее презираю…
— Говорю, устрою… Давай деньги.
— Ах, да, деньги.
Иван Корнильевич растерянно взглянул на счета, но затем вдруг сразу как будто успокоился.
Граф Стоцкий наблюдал за ним глазами хищного зверя.
— Ну, делать нечего… Сегодня вечером я дам тебе две тысячи.
— Хорошо, так до вечера… — произнес Сигизмунд Владиславович и вышел из кабинета.
XV
ПЕРВЫЙ ШАГ
Горькое чувство овладело Иваном Корнильевичем, когда он остался один.
Девушка, которую все же, как ему казалось, он любил, к которой относился с предупредительной нежностью и не решался сделать решительного шага, не проверив силы и продолжительности своего чувства, которое и оказалось на самом деле мимолетным, так нагло обманула его!
«Я принужден теперь сделаться вором, — неслось далее в голове Алфимова. — Дорого приходится расплачиваться за любовь. И кто знает, сколько еще новых безобразий поведет это за собой? Дурные дела тем и ужасны, что ведут за собою всегда еще много дурных дел. Это-то и составляет их проклятие».