Ударная волна

Аннотация

Старый орган работал в церкви больше 80 лет, пока не было приянто решение заменить его. После этого органист Моффат почувствовал в игре органа странные изменения. Тот самовольно начал издавать некие звуки. Моффат и его кузен Уэндалл решают проверить работу органа.

— Говорю тебе, с ним что-то творится, — сказал мистер Моффат. Кузен Уэндалл потянулся за сахарницей. — Значит, они правы. — Он насыпал сахару в кофе. — Ничего подобного, — резко возразил Моффат. — Совершенно они не правы. — Но если он не работает, — сказал Уэндалл. — Он работал примерно до прошлого месяца. И работал превосходно, когда они решили вдруг, что его надо заменить. Пальцы мистера Моффата, бледные и желтоватые, замерли на столе. Нетронутые яичница и кофе остывали рядом. — Почему ты так расстраиваешься? — спросил Уэндалл. — Это же просто орг'aн. — Это гораздо больше, чем орган, — возразил Моффат. — Он был здесь даже раньше, чем достроили церковь. Восемьдесят лет он здесь. Восемьдесят. — Долгий срок, — сказал Уэндалл и откусил от намазанного джемом тоста. — Может, даже слишком долгий. — С ним все в полном порядке, — продолжал Моффат. — По крайней мере, было до сих пор. Вот почему мне бы хотелось, чтобы сегодня утром ты посидел со мной на хорах. — Почему бы тебе не показать орган какому-нибудь мастеру? — Потому что он согласится со всеми остальными, — горько произнес Моффат. — Он просто скажет, что орган слишком стар, слишком изношен. — Может, так оно и есть. — Ничего подобного. — Мистер Моффат раздраженно передернулся. — Ну, не мне судить, — сказал Уэндалл. — Хотя орган действительно очень старый. — Он прекрасно работал до сих пор. — Мистер Моффат уставился в чашку с черным кофе. — Чтоб их всех, — пробормотал он. — Решили от него избавиться. Чтоб их. Он закрыл глаза. — Может, он понимает? — сказал мистер Моффат. Стук их каблуков, похожий на тиканье часов, нарушил тишину церкви. — Сюда, — сказал Моффат. Уэндалл толкнул толстую дверь, и они пошли вверх по мраморной винтовой лестнице. На втором этаже Моффат переложил портфель в другую руку и достал кольцо с ключами. Он отпер дверь, и они вошли в пыльную темноту хоров. Они двигались сквозь тишину, два отдающихся слабеньким эхом звука. — Вон туда, — сказал Моффат. — Да, я вижу, — отозвался Уэндалл. Старик сел на отполированную до зеркального блеска скамью и включил маленькую лампу. Конус света разогнал тени по углам. — Думаешь, солнца не будет? — спросил Уэндалл. — Не знаю. Мистер Моффат отпер и с грохотом откинул ребристую крышку органа, раскрыл пюпитр. Нажал на истертую за долгие годы кнопку. В кирпичной комнатке справа от них внезапно раздался выдох, гул нарастающей энергии. Стрелка воздушного манометра пробежала по шкале. — Теперь он ожил, — сказал Моффат. Уэндалл пробормотал что-то и пошел по хорам. Старик последовал за ним. — Что ты думаешь? — спросил он, когда они вошли в кирпичную комнату. Уэндалл пожал плечами. — Не могу сказать, — произнес он. Он посмотрел, как работает мотор. — Воздушная струя, — сообщил он. — Движется благодаря воздействию электромагнитного поля. Уэндалл прислушался. — Звук вроде нормальный. Он прошелся по маленькой комнатке. — А это что такое? — спросил Уэндалл, показав рукой. — Переключатели клапанов. Чтобы воздухопроводы были постоянно наполнены. — А это вентилятор? — спросил Уэндалл. Старик кивнул. — Хм. — Уэндалл повернулся. — На мой взгляд, все в полном порядке. Они стояли, глядя вверх, на трубы. Торчащие над полированным фасадом, они походили на громадные золотистые карандаши в деревянной подставке. — Большой, — сказал Уэндалл. — Он прекрасен, — добавил мистер Моффат. — Послушаем его, — предложил Уэндалл. Они вернулись обратно к кафедре, и мистер Моффат сел за мануалы. Он потянул за выдвижной рычаг и нажал на клавишу. Одинокая нота поплыла по сумраку. Старик нажал на педаль громкости, и нота сделалась слышнее. Она пронзала воздух, звук скакал и переливался под куполом церкви, словно бриллиант, выпущенный из пращи. Старик вдруг вскинул руку. — Ты слышал? — спросил он. — Что слышал? — Он вздрогнул, — сказал мистер Моффат. Пока люди входили в церковь, мистер Моффат исполнял хоральную прелюдию Баха «Из глубины взываю я». Руки уверенно двигались по клавишам мануалов, длинноносые туфли танцевали по педалям, и воздух был полон живым звуком. Уэндалл наклонился к нему и прошептал: — Солнце все-таки вышло. Над серебряной макушкой старика сквозь витражное окно просачивался солнечный свет. Радужной дымкой он повисал между рядами труб. Уэндалл снова придвинулся. — Звук, по-моему, совершенно нормальный. — Вот подожди, — сказал мистер Моффат. Уэндалл вздохнул. Подойдя к ограждению хоров, он взглянул вниз на неф. Вливающаяся по трем боковым приделам храма толпа растекалась по рядам. Эхо производимого ею шелеста усиливалось и затихало, словно шорох насекомых. Уэндалл наблюдал, как люди рассаживаются на темно-коричневых скамьях. Надо всем и повсюду плыла органная музыка. — Псс, — позвал Моффат. Уэндалл развернулся и подошел к кузену. — Что такое? — Слушай. Уэндалл наклонил голову набок. — Не слышу ничего, кроме органа и мотора, — сказал он. — Вот именно, — шепотом ответил старик. — А мотора ты слышать не должен. Уэндалл пожал плечами. — И что? — спросил он. Старик облизнул губы. — Кажется, снова начинается, — пробормотал он. Внизу закрылись двери. Моффат скосил глаза на часы, лежащие на пюпитре, потом кинул взгляд на кафедру, где уже появился священник. Он сделал из финального аккорда переливающуюся пирамиду звука, выдержал паузу, затем последовала модуляция mezzo forte в соль мажор. Он сыграл начальную фразу из гимна «Восславим Господа». Священник внизу вскинул руки ладонями вверх, и паства с шуршанием и скрипом поднялась с мест. Через миг церковь наполнилась тишиной. А потом люди запели. Мистер Моффат аккомпанировал, правая рука двигалась привычным маршрутом. На третьей фразе лишняя клавиша опустилась вместе с той, на которую он нажал, и тревожный диссонанс нарушил мелодию. Пальцы старика отдернулись, диссонанс исчез. — Восславим Отца, Сына и Святого Духа. Собравшиеся завершили пение долгим «аминь». Пальцы мистера Моффата поднялись над мануалом, он отключил мотор, неф снова наполнился поскрипываниями и шорохами, священник в темном облачении воздел на миг руки и взялся за ограждение кафедры. — Отец наш небесный, — начал он, — мы, дети Твои, пришли сегодня к Тебе в благоговейном смирении. Вверху на хорах слабо встрепенулась басовая нота. Мистер Моффат вздрогнул. Взгляд метнулся на выключатель (нажат), на стрелку воздушного манометра (на месте), на комнату с электродвигателем (все тихо). — Ты слышал это? — прошептал он. — Да, вроде слышал, — сказал Уэндалл. — Вроде? — натянуто переспросил мистер Моффат. — Ну… — Уэндалл потянулся к манометру и постучал по нему ногтем. Ничего не произошло. Пробурчав что-то, он развернулся и пошел в комнату с электродвигателем. Моффат поднялся и на цыпочках последовал за ним. — По мне, так он совершенно мертвый, — сказал Уэндалл. — Надеюсь, что так, — ответил Моффат. Он почувствовал, что руки начинают дрожать. Звук органа не должен быть навязчивым во время сбора пожертвований, он должен лишь служить фоном для звяканья монет и шороха банкнот. Мистер Моффат прекрасно это знал. Ни один человек не чувствовал музыку тоньше, чем он. Однако сегодня утром… Диссонансы точно не были его виной. Мистер Моффат редко ошибался. Клавиши сопротивлялись, дергались от его прикосновений, словно живые, — или же это все его воображение? Аккорды бледнели до бесцветных октав, а спустя миг наполнялись звуком — разве это его вина? Старик сидел окаменев, прислушиваясь к неровному музыкальному гулу в воздухе. Когда совместное чтение закончилась и он снова включил орган, тот как будто стал навязывать ему свою волю. Мистер Моффат повернулся, чтобы сказать что-то кузену. Неожиданно стрелка еще одного прибора прыгнула с mezzo на forte, и громкость увеличилась. Старик почувствовал, как сводит мышцы живота. Бледные руки отпрянули от клавиш, и на секунду осталось только приглушенное шарканье служек и звук падающих в корзинки монет. Затем руки Моффата вернулись на клавиатуру, и сбор пожертвований снова был приглушен и облагорожен. Старик заметил, как лица прихожан с любопытством поднимались кверху, и он страдальчески поджал губы. — Послушай, — сказал Уэндалл, когда сбор пожертвований подошел к концу, — а откуда ты знаешь, что это не ты? — Потому что это не я, — прошептал в ответ старик. — Это он. — Безумие какое-то, — отозвался Уэндалл. — Но если бы тебя здесь не было, он был бы просто хитроумной, но мертвой конструкцией. — Нет, — покачал головой Моффат, — нет. Он гораздо больше. — Послушай, — сказал Уэндалл, — ты говорил, тебя беспокоит то, что от него хотят избавиться. Старик что-то проворчал. — Так вот, — продолжал Уэндалл, — мне кажется, ты делаешь все это сам, но бессознательно. Старик задумался над этим. Конечно, орган просто инструмент, он это знает. И звуками управляют его собственные руки и ноги. Без них орган был бы, как сказал Уэндалл, просто хитроумной конструкцией. Трубы, рычаги, неподвижные ряды клавиш, кнопки, педали и сжатый воздух. — Ну, что скажешь? — спросил Уэндалл. Мистер Моффат посмотрел на неф. — Время для «Благословения», — сказал он. Посреди «Благословения» выдвижной рычаг громкости выскочил, и, прежде чем трясущаяся рука Моффата задвинула его обратно, воздух вздрогнул от громового аккорда, церковь наполнилась всепоглощающим, дрожащим звуком. — Это не я! — зашептал он, когда «Благословение» кончилось. — Я видел, рычаг выскочил сам! — Я не заметил, — сказал Уэндалл. Мистер Моффат посмотрел вниз, где священник начал читать слова следующего гимна. — Надо остановить службу, — прошептал он дрожащим голосом. — Мы не можем, — ответил Уэндалл. — Но что-то вот-вот произойдет, я чувствую, — сказал старик. — Что может произойти? — фыркнул Уэндалл. — В худшем случае прозвучит несколько фальшивых нот. Старик сидел напрягшись и глядел на клавиши. Сцепленные руки лежали на коленях. Затем, когда священник начал читать заново, мистер Моффат заиграл вступительную фразу гимна. Прихожане встали и, после тишины длиной в мгновение, принялись петь. На этот раз произошедшего не заметил никто, кроме мистера Моффата. Звук органа обладает тем, что называется инертностью, объективной характеристикой. Органист не в силах изменить качество звука, это просто невозможно. Однако мистер Моффат явственно услышал в музыке собственное беспокойство. По спине прошел холодок дурного предчувствия. Он служил органистом тридцать лет. Он знал этот орган лучше всех. Его пальцы помнили каждую клавишу, а уши знали каждый звук. Но в это утро он играл на неведомом ему механизме. Механизме, электродвигатель которого не отключился, когда закончился гимн. — Выключи еще раз, — сказал Уэндалл. — Я выключил, — испуганным шепотом ответил старик. — Попробуй еще. Моффат нажал на выключатель. Двигатель работал. Он нажал снова. Двигатель продолжал работать. Он стиснул зубы и в седьмой раз нажал на выключатель. Мотор замер. — Мне все это не нравится, — слабым голосом проговорил Моффат. — Слушай, я уже видел такое раньше, — сказал Уэндалл. — Когда ты нажимаешь на выключатель, между медными контактами оказывается фарфоровый язычок. Это перекрывает электрический поток. Так вот, ты столько раз нажимал на выключатель, что на фарфоре образовался налет меди, и электричество проходит через него. Даже когда выключатель нажат. Я уже видел подобное раньше. Старик отрицательно покачал головой. — Он все понимает, — сказал он. — Это безумие, — заявил Уэндалл. — Неужели? Они находились в комнатке с электродвигателем. Внизу священник продолжал службу. — Совершенно точно. Это же орган, а не человек. — Я уже не так в этом уверен, — сказал Моффат без всякого выражения. — Послушай, хочешь знать, в чем может быть причина? — Он знает, что от него хотят избавиться, — повторил старик. — Вот в чем причина. — О, ну хватит уже. — Уэндалл нетерпеливо переминался на месте. — Я скажу тебе, в чем причина. Это старая церковь, и орган расшатывает ее стены уже восемьдесят лет. Восемьдесят лет вибрации, и стены начали коробиться, полы начали проседать. А по мере того как пол проседает, двигатель перекашивается, провода растягиваются, образуется электрическая дуга. — Дуга? — Ну конечно. Электричество идет по дуге. — Не понимаю. — Лишнее электричество попадает на двигатель, — пояснил Уэндалл. — В таких моторах образуется электромагнитное поле. Чем больше электричества, тем больше перегрузка. Наверное, ее достаточно, чтобы вызвать все эти явления. — Но даже если и так, — сказал Моффат, — почему он мне сопротивляется? — Перестань так говорить, — возмутился Уэндалл. — Но я же знаю, я чувствую. — Надо отремонтировать электропривод, и все дела, — сказал Уэндалл. — Идем, пошли отсюда. Здесь жарко. Снова сев на скамью, мистер Моффат неподвижно замер, пристально глядя на террасы клавиш. Правда ли то, размышлял он, о чем говорил сейчас Уэндалл — что причина частично в неисправном моторе, частично в нем самом? Нельзя делать поспешных выводов, даже если так. Хотя, конечно, в объяснении Уэндалла присутствует здравый смысл. Мистер Моффат ощущал покалывание в голове. Он чуть вздрогнул и поморщился. Однако если присмотреться к тому, что происходит: клавиши опускаются сами собой, рычаги выскакивают, громкость не регулируется, звук окрашен эмоциями, хотя должен быть начисто их лишен. Расстройство ли это механизма или расстройство в нем самом, подобное кажется невероятным. Покалывающая боль не проходила. Она разгоралась, как костер. Что-то неуемно дрожало в горле старика. Пальцы рук, лежавших на скамье, подрагивали. Однако все может оказаться не так просто, думал он. Кто сможет с уверенностью заявить, что орган всего лишь неодушевленный механизм? Даже если все то, о чем говорил Уэндалл, правда, разве не может быть так, что орган какимто образом воспринимает эти факторы? Просевшие полы, натянувшиеся провода, электрическая дуга, перегрузка — разве он не может этого чувствовать? Моффат вздохнул и распрямился. На миг задержал дыхание. Неф расплывался перед глазами. Дрожал, словно желатиновая масса. Прихожане исчезали, сливаясь в одно пятно. Склеиваясь в один комок. Кашель, который он слышал, гулко разносился в нескольких милях от него. Он пытался двинуться, но не мог. Парализованный, он сидел на месте. И тут на него нахлынуло что-то. Это было, скорее, чистое ощущение, почти невыразимое словами. Оно пульсировало в голове электрическим потоком. Испуг, страх, гнев. Моффат содрогнулся на своей скамье. Его хватало только на то, чтобы с ужасом подумать: «Он знает!» Все остальное стушевалось перед превосходящей силой, которая все разрасталась, наполняя его сознание мраком. Церковь исчезла, паства исчезла, священник и Уэндалл исчезли. Старик повис над бездной, а страх и гнев, словно пара черных крыльев, властно тянули его вверх. — Эй, что с тобой? Встревоженный шепот Уэндалла вернул его к реальности. Моффат заморгал. — А что такое? — спросил он. — Ты включал орган. — Включал?.. — И улыбался, — сказал Уэндалл. Какой-то звук задрожал в горле Моффата. Внезапно он услышал голос священника, читающего слова последнего гимна. — Нет, — пробормотал Моффат. — Да в чем дело? — спросил Уэндалл. — Я не могу его включить. — То есть? — Не могу. — Почему? — Не знаю. Я просто… У старика перехватило дыхание, когда священник внизу перестал говорить и в ожидании поднял глаза. Нет, думал мистер Моффат. Нет, нельзя. Дурное предчувствие схватило его ледяной рукой. Он ощущал, как в горле рождается крик, пока его рука сама тянулась к выключателю. Двигатель заработал. Моффат заиграл. Точнее, заиграл орган, словно заставляя своей волей двигаться его пальцы. Панический страх клубился в голове старика. Он ощущал все нарастающее желание отключить орган и убежать. Он продолжал играть. Он вступил, когда запели прихожане. Целая армия людей, сидевших локоть к локтю, сжимали в руках винно-красные книжечки с гимнами. — Нет, — выдохнул Моффат. Уэндалл его не услышал. Старик видел, как растет давление. Стрелка громкости миновала mezzo и двинулась к forte. Сухой всхлип вырвался из горла. Нет, пожалуйста, думал он, не надо. Внезапно рычаг громкости выдвинулся наружу, словно голова змеи. Моффат в отчаянии задвинул его на место. Зашевелился рычаг унисона. Старик удержал его, он чувствовал, как рычаг шевелится под подушечкой пальца. Бисеринки пота выступили на лбу. Он кинул взгляд вниз и увидел, что люди посматривают на него. Его глаза переместились на стрелку громкости, которая скакнула на «большое крещендо». — Уэндалл, попробуй!.. Завершить он не успел. Рычаг громкости снова выдвинулся, и воздух распух от звука. Моффат задвинул рычаг обратно. Он чувствовал, как клавиши и педали движутся сами. Неожиданно выскочил рычаг унисона. Волна неукротимого гула затопила церковь. Нет времени объяснять что-то Уэндаллу. Орган ожил. Он ахнул, когда Уэндалл перегнулся через него и принялся колотить рукой по выключателю. Ничего не изменилось. Уэндалл выругался и стал дергать рычажок взад-вперед. Двигатель продолжал работать. Давление достигло предельного значения, каждая труба дрожала от заключенного внутри ураганного ветра. Тона и обертона захлебывались в звуковом пароксизме. Гимн был совершенно забит громом враждебных аккордов. — Быстрее! — выкрикнул Моффат. — Не отключается! — выкрикнул в ответ Уэндалл. И снова выскочил рычаг громкости. Усиленные диссонансы заколотили по стенам. Моффат накинулся на рычаг. Освобожденный рычаг унисона снова выпрыгнул. Яростный звук сгущался. Словно воющий великан ударял в церковь плечом. «Большое крещендо». Медленные вибрации раскачивали полы и стены. Неожиданно Уэндалл подскочил к перилам и закричал: — Уходите! Все уходите! Охваченный паникой, Моффат снова и снова жал на выключатель, однако хоры по-прежнему содрогались под ним. Орган все так же изрыгал музыку, которая уже не была музыкой, а только атакующим звуком. — Уходите! — кричал Уэндалл вниз. — Быстрее! Первыми не выдержали витражи. Стекла взорвались в рамах, словно по ним выпалили из пушки. Осколки разбившейся радуги дождем посыпались на паству. Женщины кричали, их голоса прорывались сквозь дошедшую до максимальной громкости музыку. Люди вскакивали со скамей. Звук ходил от стены до стены разрушительными волнами. Паникадила разорвались хрустальными бомбами. — Скорее! — надрывался Уэндалл. Моффат не мог пошевелиться. Он сидел, бессмысленно таращась на клавиши мануалов, которые сами опускались одна за другой, словно костяшки домино. Он прислушивался к крикам органа. Уэндалл схватил его за руку и потащил со скамьи. У них над головой разорвались два последних окна, превратившись в тучи стеклянной пыли. Под ногами ощущались могучие конвульсии здания. — Нет! — Голос старика не был слышен, однако его намерения были совершенно очевидны, потому что он выдернул у Уэндалла руку и отступил к скамье. — Ты с ума сошел? — Уэндалл подскочил к нему и грубо схватил старика. Они сцепились, борясь. Внизу рушились приделы. Паства превратилась в обезумевшее от страха стадо. — Отпусти! — кричал мистер Моффат, его лицо стало похожим на бескровную маску. — Я должен остаться! — Нет, тебе нельзя! — кричал Уэндалл. Он что есть сил вцепился в старика и потащил его с хоров. Штормовые диссонансы вырвались вслед за ними на лестницу, перекрывая голос старика. — Ты не понимаешь! — кричал мистер Моффат. — Я обязан остаться! Вверху, на трясущихся хорах орган играл сам собой, все рычаги выдвинулись наружу, педали громкости были отжаты до предела, двигатель работал, меха качали воздух, трубы ревели и вскрикивали. Внезапно треснула стена. Задрожали дверные проемы, камень заскрежетал о камень. Зазубренный кусок штукатурки свалился из-под купола и рассыпался по скамьям облаком белой пыли. Пол вибрировал. Лавина прихожан текла из дверей. Позади вопящей, толкающейся толпы рвались оконные рамы и, кувыркаясь, приземлялись на пол. Еще одна трещина распорола стену. Стало нечем дышать от известковой пыли. Начали падать кирпичи. Снаружи, посреди дорожки, застыл мистер Моффат, глядящий на церковь пустыми глазами. Это он сам. Как же он мог не догадаться? Это его испуг, его страх, его гнев. Испуг, что его тоже отдадут на слом, заменят, страх оказаться оторванным от того, что он любил и в чем нуждался, гнев на мир, который спешит избавиться от устаревших вещей. Именно он превратил орган в маниакальный механизм. Вот уже последний человек покинул церковь. Внутри рухнула первая стена. Она осыпалась шумным ливнем кирпича, дерева и штукатурки. Балки закачались, словно лес, и быстро упали, сминая скамьи внизу, словно ударами кувалды. Тросы, на которых держались люстры, ослабли, и к общему шуму добавились оглушительные взрывы. А потом с хоров послышались басовые ноты. Ноты были такие низкие, что едва воспринимались ухом. Они вибрировали в воздухе. Педали опустились, усиливая чудовищный аккорд. Он был похож на рык гигантского животного, на рев сотни бушующих океанов, на гул земли, разверзающейся, чтобы поглотить всякую жизнь. Пол поднялся горбом, стены с грохотом сложились. Купол повисел мгновение и ухнул вниз, завалив собой половину главного нефа. Исполинская туча пыли затянула все пеленой. Внутри этого мутного облака церковь, треща, рассыпаясь на мелкие куски, громыхая и взрываясь, осела на землю. Позже старик задумчиво бродил по залитым солнечным светом руинам и прислушивался, как орган дышит, словно какое-то неведомое животное, умирающее в древнем лесу.