Ты прав, а иначе мы эту главу до утра не кончим.

Послушай, камрад, почему тебе хочется стать режиссером?

Она именно так и сказала. Не кроется ли под этим лишь жажда власти? Любишь повелевать людьми, мне все понятно. Не был бы ты режиссером, так ударился бы в политику или пошел бы в армию. А теперь марш в кроватку, мой сладкий трезвенник!

Он прикончил бутылку в ту минуту, когда по транзистору, настроенному на станцию «Звезда», прозвучали сигналы времени: два часа ночи. Сбегаю ненадолго в город, подумал он. Куда она вчера ходила… «Кристалл»? «Ялта»? «Словацкий погребок»? «Лотос»? Я мог бы заскочить и к Яне, у нее сегодня был вернисаж, пожалуй, там весело. Хотя кто знает. Наверняка и до нее уже дошло… Надо бы принести малышке какой-нибудь подарок. Из Праги. От тети Гелены.

И в ту минуту, когда из эфира донесся прогноз погоды — в последующие сутки сохранится жаркая погода, утром безоблачно, днем небольшой туман, затем дальнейшее увеличение облачности, местами дожди, к вечеру пройдут кратковременные грозы, — он упал ничком на Геленин диван, в мягкую мохнатую овечью шкуру, хранившую еще запах ее тела. Теля, телушка, туда-растуда твою птичку, птица моя — где ты?

Славик медленно, нерешительно, словно помимо своей воли, спускался вниз по лестнице к квартире Амалии Кедровой. Не по душе ему это было, нет, совсем не по душе. Уже одно то, что она позвонила ему по телефону, как-то настораживало. Почему она не явилась собственнолично, ей что, трудно было подняться этажом выше? И этот ее телефонный звонок; поначалу он вообще ничего не понимал: о каком счете она говорит? Зайдите уплатить по счету, пан режиссер, звучало это как приказ. Ну да, деньги за уборку, вот о чем речь. Но почему она не пришла за ними сама? И голос у нее звучал иначе, чем обычно. Слишком уж самоуверенно. Нет, мне не надо было ее слушать, думал он неприязненно, рассматривая табличку с фамилией на двери ее квартиры: Амалия Кедрова.

Славик с удивлением обнаружил, что дверь полуоткрыта: из квартиры доносился ее голос, она с кем-то разговаривала. Выходит, у нее гость, подумал он раздраженно и хотел было уж вернуться; все-таки неловко и зазорно расплачиваться с ней в присутствии постороннего человека и, кроме того… да, но эта полуоткрытая дверь: она ждет меня, уверена, что приду тотчас после ее звонка, что же это должно означать? Будто понимает, что я обязательно приду. Это казалось ему оскорбительным: что она себе позволяет? Пойду домой, подумал он с возмущением, но в ту минуту, когда уже собрался уйти, уловил старухины слова, которые настолько удивили его, что он приложил ухо к двери и, затаив дыхание, стал вслушиваться: …ну, вот ты и пришел, да? Теперь я хороша для тебя, есть хочешь, да? Я тебе только для того и нужна, чтоб ты мог нажраться и выспаться, пошел прочь, видеть тебя не хочу, ишь, какой замурзанный, где ты опять извалялся…

Ну и дела! У старухи — полюбовник, просто непостижимо…

…а я-то думала, что хоть ты будешь рядом, когда уже никого со мной не осталось, а ты такой же, как и другие, тьфу на тебя, тебе бы только блудить, ну, у которой ты опять был, видик же у тебя, точно вывалялся в канаве… и худущий какой, одни ребра торчат, не лезь ко мне сюда, не лезь ко мне в постель…

Фантастика, она нормально содержит мужичка, потому и ходит убираться…

…нет, нет, нельзя, нельзя, не смей марать мое покрывало, ступай туда, откуда пришел, обойдусь без тебя, не думай, что ты единственный…

Туда-растуда твою птичку, форменный промискуитет, а мужичок молчит, точно воды в рот набрал…

…пошел вон, вон пошел, и больше никогда не приходи, я же не одна, заруби себе на носу. Ты будто не знаешь, что у меня дочка. Ну, конечно, не знаешь, у тебя только одно на уме…

Голос, да, с голосом что-то не в порядке… вроде бы ее голос, да, голос ее, а вот слова… не ее… и произношение… старуха обычно говорит совсем по-другому… с этим противным акцентом… а теперь говорит на благозвучном литературном словацком…

Он услышал звук приближающихся шагов, частое, веселое постукивание, кто-то спускался по лестнице. От растерянности и беспомощности он весь взмок. И от страха, да, то, что старуха вдруг заговорила своим голосом, но какими-то чужими словами, вызвало в нем смутное, тревожное чувство. Почему она до сих пор притворялась? Он хотел уйти, но в эту минуту на лестнице появилась молодая пани Клингерова. Добрый вечер, пан режиссер, в гости идете, в гости? — спросила она его по-дружески и мило улыбнулась. Угу, проворчал он. Было бы глупо уйти, еще подумает, что я тайком, как мальчишка, подслушиваю у чужой двери.

Он решительно открыл дверь и вошел в квартиру Амалии Кедровой.

На треногом столике в овальной плетеной корзинке лежали три яблока. У столика стояло три мягких стула. Горячий и влажный воздух был насыщен запахом ромашки; из черной кастрюли, стоявшей на раскаленной электроплитке, поднимался белый пар, вода, в которой кипела ромашка, громко булькала — старушка лечила свою астму. На кровати, на перине, на белоснежном пододеяльнике отдыхал, свернувшись в клубок, худой, замызганный черный кот.

Она продолжала разговаривать с ним какое-то время уже после того, как Славик уселся на один из трех обитых стульев. Он стал с интересом оглядывать комнату, потягивая густое, темно-красное сладкое вино. Из черной бузины, против ревматизма, объяснила она, наливая ему в бокал для шампанского домашнюю наливку.

На деревянной в три ряда этажерке с искусно резными стойками помещался телевизор; оба ряда под ним были забиты книгами в грязных, засаленных, захватанных переплетах. Сонники, буркнула старуха, поймав его любопытный взгляд. Ага, ее знаменитые сонники, подумал Славик. Он с усилием оторвал взгляд от сонников и уставился на нее.