— О, жестокий! Кто же мог сотворить это злое дело? Бедный наш Волшебный Бук! Мы так его любили! Покажи мне, где это написано.

Продолжая обманывать ее, я показал ей мнимую страницу и мнимые строки. Она взглянула на них сквозь слезы и сказала, что слова противные и злые, это можно узнать даже по их виду.

Тут в коридоре раздался зычный голос, объявивший:

— Прибыл посланный его величества с депешами для ее светлости, главнокомандующего французскими армиями!

Я понял, что ей было видение: она видела Волшебное Дерево. Но когда? Этого я не знал. Несомненно, еще до того, как она просила короля не отвергать ее службы, — потому что для свершения ее замыслов ей оставался всего один год. Тогда я не понял ее слов, а теперь убедился, что она уже тогда увидела Дерево. И это ее обрадовало, иначе она не была бы все время так весела. Предвестник смерти не испугал ее: он возвещал ей желанный конец изгнания, дозволение возвратиться домой.

Да, она видела Дерево. Никто не принял всерьез ее пророческих слов, обращенных к королю, и на то была своя причина: никто не хотел принимать их всерьез, все хотели позабыть их; и всем это удалось — все сохранили спокойствие и благодушие. Все, кроме меня. Я должен был носить в сердце эту ужасную тайну и не делиться ею ни с кем. Тяжкая и горькая ноша! Отныне она каждый день будет терзать мне сердце. Ей суждено умереть — и так скоро! Кто мог бы подумать? Ведь она была сильна, здорова и молода и с каждым днем завоевывала все больше прав на мирную старость, окруженную всеобщим почетом. В те времена старость казалась мне завидным положением, — не знаю почему, но так мне казалось. Должно быть, так всегда судит молодежь — она неопытна и полна предрассудков.

Итак, Жанна видела Дерево. Всю ночь после этого в ушах моих звучали слова старой песни:

Но на рассвете трубы и барабаны прогнали сонную утреннюю тишину, и раздалась команда: «На коней!» Работы предстояло много.

Мы дошли до Менга не останавливаясь. Там мы приступом взяли мост, оставив отряд для его охраны, а на другой день выступили на Божанси, где стоял доблестный Тальбот, гроза французов. Когда мы приблизились, англичане отступили и заперлись в замке, а мы расположились в покинутом ими городе.

Самого Тальбота в то время там не было — он выехал навстречу Фастольфу, который вел ему подкрепление в пять тысяч солдат.

Жанна выставила батареи и до самой ночи обстреливала замок. А потом мы услыхали новости: коннетабль Ришмон, [27] долго бывший в немилости у короля, главным образом из-за козней де Ла Тремуйля и его приспешников, шел к нам с большим войском, чтобы предложить Жанне д'Арк свою помощь, очень своевременную теперь, когда Фастольф был так близко. Ришмон и раньше хотел присоединиться к нам, еще тогда, когда мы шли на Орлеан, — но глупец король, рабски покорный своим гнусным советникам, запретил ему являться и отказался с ним мириться.

Я рассказываю все это так обстоятельно потому, что это важно. А важно это потому, что открывает вам еще одну сторону удивительной натуры Жанны ее государственный ум. Это качество покажется необъяснимым в необразованной крестьянской девушке семнадцати с половиной лет, но она им несомненно обладала.

Жанна была за то, чтобы принять Ришмона с честью; того же мнения был и Ла Гир, и молодые Лавали, и некоторые другие; но ее первый помощник, герцог Алансонский, решительно и упрямо воспротивился этому. Он сказал, что король строго-настрого приказал ему отвергать помощь Ришмона, и если она будет принята, он уедет из армии. Это было бы большим несчастьем. Но Жанна взялась убедить его, что спасение Франции важнее всего прочего — в том числе и приказа венценосного осла, — и это ей удалось. Она убедила герцога ослушаться короля ради блага страны, помириться с Ришмоном и принять его. Тут она проявила высокий и здравый государственный ум. Все, что люди считают великим, вы наверняка найдете в Жанне д'Арк.

Рано утром семнадцатого июня разведчики донесли о приближении Тальбота вместе с Фастольфом и его подкреплением. Барабаны пробили сбор, и мы выступили навстречу англичанам, оставив Ришмона с его людьми охранять замок Божанси и удерживать тамошний гарнизон. Вскоре мы завидели противника. Фастольф, как оказалось, убеждал Тальбота отступить и не принимать боя, а лучше распределить новое пополнение по английским крепостям на Луаре, которые иначе будут захвачены, и затем терпеливо дожидаться новых подкреплений из Парижа. Он предлагал истощать силы Жанны ежедневными мелкими стычками, а потом, выбрав удобный момент, напасть на нее с крупными силами и сокрушить разом. Да, Фастольф был мудрым и многоопытным полководцем. Но неистовый Тальбот не захотел и слушать о промедлениях. Он был все еще в ярости после поражения под Орлеаном и последующих неудач, и клялся Богом и св. Георгием, что разделается с Девой, хотя бы ему пришлось сражаться с ней один на один, без всякой помощи. Фастольф уступил, но при этом заметил, что они рискуют потерять все, что было добыто англичанами ценою многолетних трудов и кровавых битв.

Противник занял сильно укрепленную позицию и поджидал нас в боевом порядке, укрывшись за частоколом и выставив вперед лучников.

Приближалась ночь. Англичане прислали гонца с дерзким вызовом на бой. Но Жанна сохранила все свое спокойствие и достоинство. Она сказала гонцу:

— Вернись и скажи, что сегодня уже поздно, а завтра, даст Бог, мы сойдемся и померимся силами.

Ночь наступила темная и дождливая. Это был тот тихий и продолжительный дождь, который навевает мирную и безмятежную дремоту. Около десяти часов вечера герцог Алансонский, Дюнуа, Ла Гир, Потон де Сентрайль и еще два-три командира пришли в штабную палатку, чтобы обсудить с Жанной наши дела.