В магазине нечто невообразимое, но уже ставшее обыденным за последние полтора десятка лет.

Кассирша – на очередь: "Взбесились люди!"

Кто-то: "А как не взбеситься, готовить и есть надо…"

Кто-то: "Это Франция, Англия и Германия отказали нам в поставках…"

Кто-то: "А мы, выходит, не можем без них прожить? Не повезут хлеба, масла, мяса – и мы загнёмся?…"

Кто-то: "Партия приняла продовольственную программу, столько о ней по телевизору…"

Кто-то: "Очередь… почему стоим? О, чёрт, не ползём-не лезем…"

Кто-то: "Социалистическая плановая экономика…"

Кто-то: "Да все продукты на пайки "шишкам" расходятся…"

Кто-то, очень тихо, почти в ухо мне: "Сажать надо за такие разговоры…"

Здесь все знают, как и вообще в стране, что магазины, в которые наведываются иностранцы, всегда снабжаются лучше…"

Из дневниковой записи, сентябрь 1980 года (вскоре после Олимпийских игр):

"Всё здесь удивительно! – простуженно прикашливая, рассуждает женщина. Зачем я, инженер-строитель, должна знать и ублажать разными подарками мясника?… А купи без него мяса!… Мне нужна операция, а у кого делать? Опять тащи взятку. Сил уже нет…"

Ей лет сорок, она стоит у входа в магазин. Длинная обтянутная книзу тёмнокрасная кофта застёгнута на все пуговицы. Через плечо обтрёпанная сумка. Всё это она рассказывает, пожилому человеку в кепке.

Мужчина говорит: "Не ходите в овощной, картошка гнилая, ругань…"

Из дневниковой записи, июнь 1983 года:

"Постельное бельё не купишь ни за какие деньги, – жалуется старик.

Его спутник говорит: "У меня знакомый – йог. Спит на досках и без подушки".

"Тебе всё смешочки, а у меня сын женится. Где постель достать?"

Из дневниковой записи, ноябрь 1985 года.

"…В воскресенье в сквере почти никого нет. Бреду по снегу, занятый размышлениями о рукописи: никак не даётся новая глава. И вообще не нравится вся работа, что-то не так, хотя я без пощады к себе погоняю эти серые лошади будни… Слышу тонкий дребезжащий голосок и прихожу в себя. Старуха в чёрном пальтишке до пят спрашивает:

– Картошка есть в магазине?

– Не знаю, – я пожимаю плечами, – Я с почты.

Неожиданно хрипловатый мужской бас за спиной отвечает:

– Есть картошка, но очередь человек на сто.

В глазах старухи встаёт ужас, но она бредёт туда, в очередь".

Из дневниковой записи, август 1986-го:

"В булочной меня поразил необычный гвалт и суета. Смотрю в угол, где люди, перегибаясь один через другого, хватают из ящика пакеты. Подхожу: это овсяное печенье. Его набирают впрок, жадно, проворно.

Беру два пакета и проталкиваюсь к концу очереди. Вокруг душно, черно, чадно. Когда подходит очередь, слышу как невзрачная женщина в халате кричит: "Тише! Раздухарились!" – и ворчливо замечает кассирше: – Больше я это печенье завозить не стану. Обойдутся!"

Она в таком грязном халате, будто только сейчас из окопов.

Из-за стойки её незаметно, по заду облапывает грузчик, приговаривая: "Бабы сеют, бабы жнут – мужики учёт ведут".

Петроний Арбитр писал в "Сатириконе": "…поневоле приходится бесноваться среди бесноватых" [140] .

Петроний Арбитр – римский писатель, был обречён на смерть императором Нероном.

С семнадцатого зачернели безбрежные "хвосты".

Помню, голодный 1946 год – первый послевоенный год. Я уже был в Саратове в 6-й роте Суворовского военного училища. Мы каждое утро в шесть строем выходили за ворота училища для получасовой прогулки-зарядки: часть быстрым шагом, часть рысью – и всё по обледенелым булыжным мостовым (город почти не чистили, да и машин таких не было). Темень непроглядная. В окнах реденькие огни. Народ был выбит на фронте и ещё не успел заместиться детьми и пришлым деревенским людом. Кое-где вьюга мотает одинокие фонари. Снег воет, метёт по самой земле. И почти неразличимые полукилометровые очереди: чёрные безмолвные ленты людей перед хлебными магазинами – только чтобы отоварить карточки, не купить вдосталь, а отоварить свои 300 граммов черняшки; белого хлеба не было и в помине, как и других продуктов… В ту зиму от бесхлебья умерли сотни тысяч людей на Кубани и по югу России…