Эти речи не обошлись без выкриков и поношений, хоть князь Владимир грозно стукал булавой о пол и с недовольным видом хмурился. Споспешники латынян кричали Менту-хотепу, что нильских крокодилов кормят человечиной, что Апис, священный бык, протухшая говядина, что Гор не сокол, а ворона, что к знаменитым пирамидам никто из египтян руки не приложил, а строили их инопланетные пришельцы. Но толмач Гобля не утруждался пересказом тех поносных слов, так что Менту ничего не понял, принимая их за дань восхищения. Когда же заговорил Помпоний Нума, пришла очередь отыграться Микуле Жердяичу с присными, и разошлись они так, что князь велел бросить в выгребные ямы двух суздальских бояр, четырех калужских, а к ним еще и тверского. Но и там, барахтаясь среди картофельных очисток, кричали они скабрезности про шалаву Венус, прохиндея Ганьку и каннибала Иупитера.

Все это время ребе Хаим скромно стоял у дверей, озирая убранство палаты: стрельчатые окна с веницейскими стеклами, резные деревянные колонны и расписные потолки с местным художеством, золотыми звездами и серебряным месяцем по синему фону. Еще слушал он рокот несметной толпы, что собралась у дворцовых решеток, и разглядывал бояр, сидевших по обе стороны зала, укрепляясь во мнении, что эта паства буйна, непочтительна и на хазар непохожа. Когда же пришел его черед, сказал он кратко:

– Есть один Господь, Бог истинный, а все остальные, что зовутся именем богов, слуги Его либо злые демоны. Со временем узнают все про Бога моего, но одни узнают в печали, а другие – в радости. В радости узнают те, кто примет Его в сей день, а в печали – гордецы, что поклоняются идолам, ведь сокрушит Он их царства, отдав народам избранным и верным. И будет непременно по сему!

Князь после этих слов задумался, потом пристукнул булавой, огладил усы и молвил:

– Хочу спросить тебя, ребе, об одном деле. Пращур мой Кий, когда набежали хазары на земли русские, перебил их в великом множестве, а кто живым остался, взял в полон. Вещий Олег, другой мой пращур, пошел на них войною, обрек их села и нивы мечу и пожару, угнал стада, а кагана вздернул на копье. И другие мои деды и отцы били хазар неизменно, и не было силы у них, чтоб справиться с нашей ратью. Но последний поход… – щека князя дернулась, – этот поход на Азов не принес нам удачи. И желаю я знать, по какой причине. Не потому ли, что хазары в недавних годах приняли Бога твоего? Не от Бога ли им подфартило? От Бога, что сильнее Перуна?

– Азохун вей! Все от Бога! – сказал ребе Хаим с поклоном.

– И победы хазарские тоже?

– И победы, государь. Чтоб я так жил!

– А ежели примем мы твою веру, за кого будет Бог, за нас или за хазар?

– За более благочестивых, – ответствовал ребе Хаим.

– А коль равны мы благочестием?

– Тогда и биться будете на равных, и Бог никому не помощник.

Сидя за спиною князя, Чуб Близнята склонился к боярину Лаврухе и прошептал:

– Ну ловкач, ну скользкий змей! Как вывернулся, а!

– Опасный человек, твоя милость, – едва шевеля губами, произнес Лавруха. – Очень опасный!

Что до князя Владимира, тот призадумался пуще прежнего, потом сказал:

– На равных, значит… На равных – это хорошо… это я их, поганых, к ногтю возьму… Чарку мне!

Князю поднесли чарку кислого фряжского вина, он скривился, но выпил. Поглядел на наследника, ковырявшего в носу, на иноземных священств, на бояр, распаренных и возбужденных, и ткнул перстом в новеградца Микулу.

– Ну-ка, Жердяич, скажи, что думаешь. Велю тебе слово молвить!

Микула вскочил, поклонился небрежно, расправил плечи и рявкнул:

– Уж скажу, государь-батюшка, скажу, не обессудь! Что нам эти еудеи безземельные, что латыняне с их торговлей да мощеными дорогами? Дальше хватать надо, глубже! Ехипет, он где?… Знамо дело, в Африке! Рядом с Индиями да Аравиями, по другую сторону Китая! Войдем с Ехиптом в любовь и дружбу, на Индии вместе ударим, будут воины наши портянки стирать в Индейском море-окияне! Казаков в Китай пошлем, пусть порежут косоглазых! Гору Тибет завоюем! А там, глядишь, людишки египетски узрят славу нашу и придут под руку твою княжескую! И будет у нас держава от южных гор до северных морей!

Наследник, возбудившись от этих прожектов, заерзал в кресле, засверкал глазами. Бояре зашумели, кто одобрительно, кто возмущенно, а кто и засвистел в два пальца. Князь, однако, насупился, поглядел на Жердяича хмуро и сказал:

– Сядь, боярин. Что ты мне про Индии толкуешь? Я с индеянцами не ссорился, у меня с каганом рознь! Мне бы Азов отспорить, а не гору Тибет!

Однако Микула садиться не стал, а принялся возражать государю и приводить всякие вздорные доводы. Тогда князь Владимир стукнул об пол булавой, окинул боярина тяжелым взглядом и объявил:

– Дерзок ты, Жердяич! Опять говорю: опусти зад на лавку! Не то велю в нужник спровадить, в яму смрадную!

Боярин с ворчанием сел, а князь распорядился, чтобы священства меж собой потолковали и потешили его достойным спором. Пусть, сказал государь, Менту спросит латынян, а потом Помпоний – Менту; после иудей задаст свои вопросы и будет спрошен в свой черед. А если охальник какой выкрикнет поносное или шуметь начнет, тащить его в нужник и мордой к очку приспособить.

Устрашившись, бояре притихли, а Менту-хотеп, кивнув толмачу, промолвил: