Раймон Роже тепло приветствовал сюзерена: старого друга и союзника, одаренного дипломата и правителя, верного династии Тренкавелей. Пеллетье терпеливо ждал, пока эти двое приветствовали друг друга по обычаю Миди и обменивались знаками взаимного почтения. С несвойственной ему спешкой покончив с формальностями, Тренкавель немедля перешел к делу, сюзерен слушал его все более озабоченно и, едва виконт кончил говорить, послал гонцов собрать на совет городских консулов.

За время их беседы в зале накрыли стол: хлеб, мясо, сыр, фрукты и вино.

— Мессире, — предложил сюзерен, — пока не собрался совет, окажи мне честь, приняв мое гостеприимство.

Пеллетье не упустил благоприятной возможности. Выйдя вперед, он склонился к уху Тренкавеля.

— Мессире, ты сможешь пока обойтись без меня? Я сам займусь людьми, присмотрю, чтоб у них было все необходимое, чтобы языки не болтали и на душе было спокойно.

Тренкавель в изумлении воззрился на него:

— Именно сейчас, Бертран?

— С твоего позволения, мессире.

— Я не сомневаюсь, что о наших людях позаботятся, — возразил виконт, улыбаясь хозяину. — Ты мог бы поесть и отдохнуть.

— Смиренно извиняюсь, однако прошу меня отпустить.

Раймон Роже пристально взглянул в глаза Пеллетье, ища объяснения — и не нашел его.

— Очень хорошо, — уступил он, все еще недоумевая, — на час ты свободен.

На улицах было шумно, причем суматоха увеличивалась по мере того, как расходились слухи. На главной площади перед собором собиралась толпа.

Пеллетье, не раз бывавший с виконтом в Безьере, хорошо знал город, но сегодня ему приходилось двигаться против течения, и его бы смяли в сутолоке, если бы не его видная, крупная фигура. Крепко сжимая в кулаке письмо Арифа, он добрался до еврейского квартала и сразу принялся расспрашивать прохожих о Симеоне. Кто-то потянул его за рукав. Обернувшись, Пеллетье увидел перед собой хорошенькую темноглазую малышку.

— Я знаю, где он живет, — сказала девочка. — Идем со мной.

Они миновали торговую улицу, где вели свои дела ростовщики, и прошли сквозь многолюдные, как крольчатник, и неотличимые на его взгляд переулки, где тесно стояли жилые дома и лавки. У одной из неприметных дверей девочка остановилась. Пошарив глазами, Пеллетье нашел то, что искал: торговый знак переплетчика над инициалами имени Симеона. Тот самый дом. Поблагодарив девочку, он сунул в маленькую ручку монету и отослал ребенка. Затем поднял тяжелое бронзовое кольцо и трижды постучал в дверь.

Много лет прошло, больше пятнадцати. Осталась ли между ними та же теплая непринужденность?

Дверь приоткрылась. В щелке показалось женское лицо, подозрительно изучавшее пришельца. Черные глаза смотрели враждебно. Зеленая вуаль скрывала волосы и нижнюю часть лица, а на ногах были обычные для еврейских женщин широкие светлые шаровары, собранные у щиколоток. Длинная желтая кофта доходила ей до колен.

— Я хочу видеть Симеона, — сказал он.

Женщина покачала головой и начала закрывать дверь, но Пеллетье сунул в щель ногу.

— Передай ему, — сказал он, снимая кольцо с большого пальца и вкладывая ей в руку. — Скажи, что пришел Бертран Пеллетье.

Тихонько ахнув, женщина отступила в сторону, пропустив его в дом. Она провела его за тяжелый алый занавес, украшенный нашитыми сверху донизу золотыми монетами.

— Attendez! [64] — женщина знаком попросила его подождать здесь и скрылась в переходе, позвякивая браслетами на руках и лодыжках.

Снаружи дом казался высоким и узким, но впечатление оказалось обманчивым. И направо и налево от прохода помещались комнаты. Пеллетье с удовольствием оглядывался по сторонам. На полу вместо деревянных половиц лежали белые и голубые изразцы, а стены украшали яркие ткани. Обстановка напоминала ему изящные и необычные дома Иерусалима. Прошло много лет, но цвета, запахи и ткани этой чужой страны все еще взывали к нему.

— Бертран Пеллетье, клянусь всем святым, что еще осталось в нашем старом усталом мире!

Обернувшись на голос, Пеллетье увидел невысокого человека в просторной темно-красной накидке, приветственно вскинувшего руки ему навстречу. Блестящие черные глаза с возрастом не стали тусклее. Миг спустя Пеллетье, бывший на голову выше друга, едва не задохнулся в крепких дружеских объятиях.

— Бертран, Бертран, — радостно повторял Симеон, и его низкий бас раскатывался по узкому коридору. — Где тебя носило так долго, а?