Шрифт:
Вот так он обозначил масштаб их дружбы и дальше продолжал:
Мне гидролог говорит:— Смотри, глубина сто девяносто три! —Ох, и надоела мне одна,Неменяющаяся глубина!..Тушинский обращается ко всем гидрологам, полярникам и радистам, людям их молодости, со стихами Эра «Восемьдесят восемь»:
Разговор дальнейший был полон огня:«Милая, пойми человека! («Восемьдесят восемь!»)Как слышно меня? («Восемьдесят восемь!») Проверка».Он выстукивал восьмерки упорно и зло.Днем и ночью.В зиму и в осень.Он выстукивал, пока в ответ не пришло:«Понимаю, восемьдесят восемь!..»…………………….Эту цифру я молнией шлю.Мчать ей через горы и реки…Восемьдесят восемь! Очень люблю.Восемьдесят восемь! Навеки.Играл рояль. На возвышение поднимались друзья Роберта композиторы-песенники. К микрофону один за другим подходили певцы: Бокзон, Эль-Муслим, Балуев, Эдита, Валентина… Звучало то, что можно было бы назвать «массовой лирикой» умирающего Советского Союза, то, что сделало Роберта Эра народным поэтом:
«Луна над городом взошла опять…»«А это свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала…» «Вы не верьте в мою немоту…»«Сладка ягода в лес поманит…»«Покроется небо пылинками звезд,И выгнутся ветки упруго.Тебя я увижу за тысячи верст.Мы — эхо.Мы — эхо.Мы долгое эхо друг друга…» «Как тебе сейчас живется, вешняя моя… странная моя?»«Песни главные есть в судьбе любой: колыбельная и поминальная…»«Видно, много белой краски у войны…»«Не думай о секундах свысока…»«Я прошу, хоть ненадолго,Грусть моя, ты покинь меня!Облаком, сизым облакомТы полети к родному дому,Отсюда к родному дому…» «И живу я на земле доброй за себя и за того парня…»«Если со мною случится беда. Грустную землю не меряй шагами…»«Такие старые слова, а как кружится голова…»«Светло и торжественно смотрит на них огромное небо, одно на двоих…»«Не только груз мои года, мои года — мое богатство…» «Дайте до детства плацкартный билет…»«Смотри, какое небо звездное…»Ваксон медленно передвигался в толпе, чтобы увидеть профиль Роба. Он ловил на себе странные взгляды. Многие при виде него обменивались шепотками; что-нибудь, по всей вероятности, вроде: «Смотрите, Ваксон пришел. Ну и ну, вот это да». Здесь было много «гвардейцев» развалившейся Империи: космонавты, например, творцы различных секретных «изделий», бонзы агитпропа и дезинформации, лауреаты Сталинских и Ленинских премий, солисты Большого балета и чародеи фигурного катания… ну, в общем, читатель, припомни сам, на ком держался в пучинах времени коммунистический кашалот. Все они привыкли считать Роберта Эра одним из основных «преторианцев», и увидеть среди скорбящих «антисоветчика» Ваксона было для них курьезом. Некоторые протягивали ему руку — например летчик-испытатель, дважды Герой СовСоюза Захар Гуллай, — и он ее пожимал. Иных он не узнавал, но все-таки пожимал руки, хотя прекрасно отдавал себе отчет в том, что персона может оказаться «нерукопожатной». Так, не узнав, он пожал руку журналисту-международнику Эдуарду Микелию, и только потом вспомнил некоторые эпизоды, связанные с временами «холодной войны».
Однажды, в период наведения телемостов, он увидел Микелия на talk-show Тэда Копола. Шел разговор о свободе слова и распространения печати. Кто-то спросил Микелия, продаются ли в Москве основные органы западной печати. Тот, ничтоже сумняшеся, ответствовал, что на каждом углу. К сожалению, они успехом не пользуются среди населения. Он как-то упустил из виду, что среди диспутантов находится многолетний московский корреспондент «Вашингтон Пост» Боб Хайзер. Глядя ему прямо в глаза, Боб сказал: «Shame on you, Edward». И вдруг — о чудо из чудес! — лицо профессионального брехуна стало заливаться краской стыда.