— Не помог вам Филатов?

— Он может помочь, только если может. А если не может, так уж не может. Такие бельма, как у меня, он не может… Но я не жаловаюсь, борони боже! Покаталась на поезде — и годи! Теперь вернусь до своей аптеки, опять буду работать… Я все это к тому говорю, чтобы вы слыхали, как вас? Анна Ивановна: Вы меня слышите?

— Слышу.

— У вас, конечно, сердце рвется через Галочку вашу. Ничего, подрастет, научится чего-нибудь делать и будет человеком. Будет человеком, попомните мое слово!.. Где ты тут, Галочка? Дай ручку тете Соне!

И Галочка, — она обычно жмется к матери и неохотно идет к чужим, — доверчиво протягивает ручонки к Соне.

— Соня, а куда мы с тобой пойдем? Темно ведь…

— Ничего. Я привыкла, чтобы темно. Я оринтироваюсь… — успокаивает девочку Соня. — Мыться пойдем! Ушки вымоем, и шейку, и ножки, и побрызгаемся немножко, да, Галочка?

Ловко и свободно двигаясь, как привычно слепая, Соня уносит Галочку в умывальную комнату. Анна Ивановна неотступно идет за ними.

Я тоже выхожу из палаты. За дверью — неожиданное видение: мальчик Сашок шествует по коридору на руках! Иногда он еще и перекувыркивается через голову. Сашок еще недавно был акробатом, выступал в цирковом ансамбле вместе с отцом и матерью. Глядя на полную свободу его движений, не сразу веришь, что этот шестилетний мальчик совершенно слеп. Это понимаешь лишь при взгляде на его глаза, затянутые бельмами. Здесь, в Офтальмологическом институте имени академика В.П. Филатова (кратко все говорят: «здесь, у Филатова»), видишь очень много таких глаз и поражаешься многообразию этих бельм. Бывают бельма серые, как тучи, плотно облегающие небо. Другие как слезы, переполняющие глаз, — такие бельма-слезы кажутся иногда более крупными, чем глазная орбита, словно эти глаза вот-вот выльются слезой из своей слишком тесной глазницы! Бывают и такие, которые врачи называют «грубыми бельмами», иногда они воспаленно-красные. У Сашка глаза затянуты голубоватыми бельмами цвета малокровного осеннего неба. Сашок ослеп недавно, после перенесенной им скарлатины, но необыкновенно быстро приспособился к слепоте. Он и не ходит «по-слепому» — проткнув вперед руки и опасливо возя ногами по полу. Он ступает решительно, твердо, всей ступней, как зрячий. Возможно, в этом сказываются навыки акробата, привыкшего приноравливаться к ритму и темпу работы партнера, к музыке, к малейшим колебаниям равновесия. Когда Сашка опрашивают, почему он ходит не как все люди — не на ногах, а на руках, — он коротко отвечает:

— Привык…

А однажды объяснил подробнее:

— Нога — она что? Па! Глупая… И ходит, как дура, ничего не разбирает. А рука всякую щепочку видит, всякую ямку на полу!

Узнает Сашок людей безошибочно — по голосу, походке, по каким-то неуловимым деталям. Вот сейчас, подойдя ко мне, он быстро нащупывает кольцо на моей руке, — это, видимо, составляет мой опознавательный знак.

— Вы умываться? Я вас провожу.

Взяв меня за руку, он уверенно ведет меня, как слепую, в умывалку. Сашок часто держит себя с людьми так, будто не он слепой, а они. Словно сами, без его помощи, зрячие ничего вокруг не видят. Например, послюнит клочок газеты, налепит себе на глаз и объясняет мне, как если бы и я была слепая и ничего не видела:

— А я себе глаз заклеил! Ага, бумажкой… Левый!

Всю дорогу до умывалки Сашок стрекочет:

— Кто сильнее — кит или акула? Орел или лев? А орел может побороть льва? А хуся (гуся)? Ох, орел сильный, он хусю ка-ак даст! А вот я вам расскажу: жил в Индёе один индеец бе-е-едный-бедный! У него был только один слон… И больше ничего, — такой бедный!

— Глупости! — говорю я. — Слон столько ест! Бедный человек слона не прокормит.

— А вы знаете? Вы у индейцев в Индее были и видели?

— Нет, я там не была. Но я видела — давно, еще до революции, в Царском Селе жил слон, его подарили русскому царю. Слона этого в отдельном домике держали, и при нем старичок жил: слона мыл, чистил, кормил…

— За няньку, значит, при слоне?

— Да. И пожирал этот слон каждый день четыре пуда всякой еды: свежего хлеба, сухарей, гороху, всяких овощей… Воображаешь, сколько это — четыре пуда?

— Воображаю, — говорит Сашок с уважением, — это — куча! И добавляет: — Правда ваша: бедный человек слона не прокормит.

Сашок ни за что не соглашается говорить мне «ты» и называть меня бабушкой, как называют все остальные дети. Он объясняет, что имя-отчество мое нравится ему больше. И произносит он его по-своему: начинает тихо, потом голос повышается, словно взлетела высокая струя фонтана, и медленно понижается. Получается очень торжественно! И, конечно, нельзя говорить «ты» человеку с таким пышным имя-отчеством или называть его бабушкой!

Мы направляемся в столовую — завтракать. В коридоре и палатах идет уборка. Санитарка тетя Мотря несет нам навстречу высокую стопку плевательниц, круглых, белых, похожих на диккенсовские свадебные пироги.

— Здрас-с-с, тетя Мотря! — окликает ее Сашок.

Я удивляюсь, как он узнал ее? Сашок объясняет, что он узнает фарфоровый звон плевательниц: «Пл-л-лик! Плик!»

Пока я умываюсь, Сашок терпеливо дожидается меня у двери. Как-то я рассказала ему: о близости слонов охотники узнают по белым птичкам, неразлучным спутникам слонов. И мы тут же решили: я — слон, а он — белая птичка. Куда бы я ни шла, Сашок всюду провожает меня и ждет у двери. Когда его спрашивают, что он тут делает, он объясняет: ждет меня. А однажды ответил кому-то:

— Слона моего жду. Он в клозет пошел.

Сейчас мы с ним идем в столовую.

— Сковее! Сковее! — торопит нас сестра-хозяйка Дарья Рихардовна. — Завтвакать! Сегодня свавненький завтвак!

— Сковей! — торопит меня Сашок. — Свавненький завтвак!

Он не передразнивает Дарью Рихардовну, он просто подражает ей в неудержимой детской страсти к обезьянничанию. Дарью Рихардовну — красивую, румяную, заботливую к больным — любят все, а ребята в особенности.

По дороге в столовую мы с Сашком обрастаем другими детьми.