Шрифт:
А печник говорит:
— Не всхлипывай, Ленька. Сегодня всхлипывать не положено.
И как он это сказал, так вижу, все заулыбались еще шире. Я утер слезы варежкой, говорю:
— Да это я просто так.
— Хоть так, хоть не так, а реветь не положено. Сегодня день-то знаешь какой?
— День моего спасения, что ли?
Тоня, Женька, Фима, кузнец, школьники — все захохотали, а Бабашкин даже хлопнул себя ладошками по бокам, радостно выкрикнул:
— Ничего-то он, ребята, не знает! Да и откуда ему знать? В лесу радио нет!
И тут меня, словно вихрем с пенька сорвало. Бутылку я выронил, шагнул к печнику, остановился, оглядел всех и почти шепотом спрашиваю:
— Что… радио? Что сказало… радио? Война кончилась, да? — Потом заорал: — Да говорите же! Да или нет?!
А печник весь так и сиял, даже щетина у него на лице засветилась.
— Нет, не кончилась. Но немцев, Ленька, из-под Москвы поперли. Понимаешь? По-пер-ли! Драпают они, сынок!
— Правда? — говорю я, а сам уже понимаю, что правда: не могут люди так шутить.
— Вот те крест, — всерьез перекрестился неверующий печник. — Истинная правда. Сегодня утром сообщили.
И тут я затоптался на месте, начал, как слепой, соваться туда-сюда. Я побежал зачем-то к своим лыжам, не надел их; потом вернулся к печнику, потом опять к лыжам сунулся, и все никак не могу сообразить, за что приняться. Наконец, спрашиваю:
— Что делать-то теперь, а? Ведь надо что-то делать! Немедленно делать! Не стоять же теперь просто так?
А кузнец с печником и все ребята опять хохочут, говорят:
— Да сейчас ничего не надо делать! Сейчас домой надо идти. Ноги-то у тебя теперь шагают?
— Шагают! Будь здоров, как шагают.
И мы пошагали. И я пошел вместе со всеми, а потом остановился и говорю:
— Знаете, кого я в лесу нашел?
— Кого? — откликнулся кузнец. — Бабу Ягу?
— Нет… — совсем тихо произнес я. — Миньку… Он в омуте утонул. Его волки загнали.
И тут все опять остановились, и все смотрят на меня так, как будто никогда и не улыбались. Я негромко рассказал им про то, что видел у обрыва. Все слушали и молчали. И даже потом никто не сказал ни словечка. А что было говорить? Нечего. Лишь печник потянул было с себя шапку, да так до конца и не снял.
Глава 24
ДО СВИДАНИЯ!
Радость от победы под Москвой была великая. Отмечала ее вся станция, а наша компания решила собраться у Бабашкиных. Дома разрешили мне только отоспаться, а потом приказали приходить в гости.
На работу бежать было не надо. Кузнец сказал, что Полина Мокиевна и Павел Маркелыч дали мне на день освобождение. Ведь и в мастерских за меня переживали не меньше, чем в поселке. Как только ночью меня хватились, так Валерьян Петрович позвонил туда: вдруг обо мне что-нибудь знают? Но в МТС тоже всполошились, вот начальство и отпустило на поиски кузнеца, человека расторопного и на ногу легкого.
Когда мы вернулись в поселок, кузнец не зашел ни ко мне, ни к Бабашкиным. Он сразу побежал на работу. «Да и митинг в честь победы обязательно будет!» — ликующим голосом сказал он. А я как добрался до дома, так едва успел раздеться, рухнул на кровать.
В конце дня пришла за мной Тоня. Дверь на крыльце была не заперта, и Тоня сама вошла в дом. Я услышал ее только тогда, когда сказала:
— Леня, вставай.
А может, она и не сказала ничего. Может, мне это лишь почудилось. Но когда я приподнял голову, то увидел Тоню. Она прислонилась плечом к переборке и смотрела на меня. Лицо ее мне показалось грустным, наверное, потому, что в дом заглядывало предзакатное, всегда чуть печальное, солнце.
Я сел в постели, укрылся до горла, сказал:
— Здравствуй.
Она ответила:
— Здравствуй… Мы ведь сегодня виделись.
— То встреча была одна, теперь совсем другая. Я хочу что-то сказать…
— Скажи, — негромко произнесла Тоня.
— Знаешь, почему я заблудился? Я хотел принести для тебя горностая.
— Горностая? — тихо удивилась, будто вздохнула, Тоня.
— Да, горностая. Он был такой весь белый-белый, пушистый. Он был такой красивый, что мне и не рассказать. А еще, знаешь, он был какой? Он был смешной и веселый. Я назвал его Длинный Хвост — Короткие Ушки. И вот поэтому я не смог его убить. Я отпустил его.
Тоня наклонила голову, помолчала, совсем тихо ответила:
— Это хорошо… Это хорошо, что ты не убил его. Пусть бегает!
— Пусть! — сказал я.
Она опять помолчала, потом подняла голову и вдруг спросила:
— Ты, наверное, думаешь, я сержусь на тебя? За то… Ну, знаешь, за что.
— Теперь не думаю. А тогда думал. Но это я сам виноват.
— Не очень, — сказала Тоня.
— Почему не очень?
— Не надо было нам с Женькой секретничать, надо было свой секрет показать сразу.