«Таксист, скорее всего, агент губернатора, — шепнул Фридман Мухину. — Проще было согласиться всюду ездить с его человеком, хоть явно было бы. А там как-нибудь улизнули бы. Зато теперь вся его агентура будет нас вести по Хайфе до самой конверсии.»

«Меня больше беспокоят ваши, — сказал Мухин. — Ведь у нас с Мариной никаких документов, даже таких фальшивых, что подготовил я для нашего милейшего хозяина-губернатора.» «Я говорил о вашем возможном появлении в нашем измерении. И сразу же позвоню знакомому генералу. Если поверит, будем разговаривать без документов. А если нет — по таблетке — и к родному Джефферсону…»

Такси мчало их на север по извилистой горной дороге. Под ними была заболоченная приморская равнина с редкими деревнями, киббуцами и поселками. Вдоль дороги пасли все тех же черных коз, но попадались довольно обширные и приличные еврейские поселения с неизменной башней с вооруженным пулеметом охранником посредине. «Хома-у-мигдаль» — сказал Фридман. — Стена и башня. Иначе англичане не регистрируют поселение. И иначе арабы всех вырежут при первом же набеге.» «А нас арабы не вырежут, надеюсь? — тревожно оглянулась Марина по сторонам. — А то с меня хватает вашего Ленинграда…» «Нас? Не исключено, хотя я надеюсь, что при ТАКОМ губернаторе бандитов тут немного. С другой стороны, здесь даже опаснее, чем в Ленинграде… У них тоже спирали имеются. Впрочем, я почти уверен, что наш водитель — шпион генерала все-таки… А раз так, он знает куда тут можно, а куда нельзя ездить. И кому.» «Андрей, я, конечно понимаю, что ты чувствуешь себя сейчас Гленарваном в поисках капитана Гранта, но мне страшно. И я все-таки опять хочу домой…» «Мы почти у цели, дорогая, хотя так медленно ездить я просто не умею.»

«Хайфа», — водитель показал пальцем на белую ветряную мельницу на склоне горы, за которой появился серый Кармелитский монастырь. По железной дороге двигался битком набитый разношерстной публикой расхристанный поезд с примитивным тепловозом. Под пустырем за рельсами шумел прибой. Вдоль дороги и моря были видны несколько двухэтажных строений мавританского вида с пальмами вокруг и обширными жилыми крышами. Христианская церковь возвещала о себе слабым звоном единственного небольшого колокола. По шоссе промчался в пыли допотопный переполненный автобус. Люди сидели прямо в проемах его дверей и громоздились на заднем бампере. Автомобили двигались по двум полосам рывками, беспрерывно сигналя друг другу. Сам город отсюда едва угадывался немногочисленными строениями вдоль моря и по склону горы. В основном это были одно-двухэтажные виллы среди зелени густых садов и вееров бесчисленных пальм.

«Вот мы и проверим, шпион ли он…» — Фридман обратился к водителю на иврите. Тот послушно свернул с дороги к морю и, перевалив через едва заметные в грязи рельсы, остановился над морем у откоса на пустынном берегу. Получив русские рубли, он почтительно поклонился и исчез в облаке собственного сизого дыма.

«Ну вот! Оказался обыкновенным таксистом, — весело сказал Арон, все сильнее волнуясь. — Переодевайтесь, друзья, принимайте таблетки. Мы переходим снова в наше измерение. И — добро пожаловать в Израиль!» «Что-то мне боязно, — сказала Марина, глядя то на таблетку, то на мужчин. — А вдруг опять какой-нибудь с золотой фиксой пристанет… И евреев после всего, что порассказал губернатор, я боюсь.»

«По коням, — усмехнулся Мухин и принял таблетку. — Ого! Такого… Арон, простите, где мы, в нашем измерении или в вашем? ЭТО ТА ЖЕ САМАЯ ПАЛЕСТИНА?!» «Это не Палестина, — со слезами гордости на глазах ответил Фридман. — ЭТО ИЗРАИЛЬ! СУВЕРЕННОЕ ЕВРЕЙСКОЕ ГОСУДАРСТВО…»

Все трое ошеломленно стояли на том же пустыре, прижатом к морю узким асфальтовым шоссе. По железной дороге промчался, сверкая на ярком солнце зеркальными стеклами, такой поезд, которому позавидовал бы и ухтинский Петроград. За огражденным изящными решетками полотном простиралась широкая автострада, по которой неслись сотни современных машин. За тем же монастырем на горе раскинулся огромный сияющий город. То же море плескалось у их ног, но тут был совершенно иной, словно напоенный радостью воздух. Скорее всего, им просто передалось настроение совершенно счастливого возвращением НА РОДИНУ Арона.

«Вы бы еще увидели НАШ Тель-Авив, — восторженно сказал он. — А теперь прошу вас ко мне в гости. Я живу совсем рядом. Пройдемся по набережной. Нам повезло — конверсия произошла незаметно. Теперь надо обращать на себя поменьше внимания. Хотя с вами это вряд ли удастся…»

Он оказался прав. Как только они вышли на оживленную набережную, заполненную нарядной толпой с детишками, велосипедистами, собаками, роликобежцами, на Марину немедленно стали оглядываться практически все мужчины — от подростков до степенных стариков, сидящих на многочисленных скамейках со своими ухоженными, совсем не ленинградскими старушками. Но внимание было ненавязчивое и крайне благожелательное. Со всех сторон сияли белозубые улыбки красивых загорелых парней.

«Господи, Арончик, — впервые обратилась так к Фридману Марина и даже прижалась к нему, — неужели все это ЕВРЕИ? Какой красивый народ!» «Ну… я бы не сказал. Но то, что добрый и уж, во всяком случае, не агрессивный — ручаюсь.» Море ласково накатывалось на черные скалы, окаймлявшие чистую ухоженную набережную с пустыми кафе и стоящими на улице столиками. «Не Ницца, конечно, но и не палестинская Хайфа… — тихо произнес Мухин. На него, кстати, тоже оборачивались женщины всех возрастов, провожая взглядами статную пару иностранцев с каким-то оле. — Вот бы, Арон, сюда этого генерал-губернатора, а? Да, таким евреям и я бы доверил любую нашу колонию…»

«Вот и спаси нас, Андрей, — помрачнел Фридман. — Джефферсон был прав: все это великолепие — предмет звериной зависти соседей, еще более нищих, чем те, что мы только что видели в его Палестине. Мой народ выстрадал эту страну. Но ей угрожает смертельная опасность, Андрюша…»

Марина не могла поверить своим глазам. «Когда-то я с отцом часто бывала в разных петроградских гетто, включая еврейское, — сказала она. — Те евреи были российские граждане, но они в России как бы в гостях, а эти — у себя дома, как французы в Париже!.. Вечные бродяги, вечные нежелательные иностранцы, даже великий Лейканд всегда о себе именно так выражался, тут свои среди своих! У себя на родине, не пархатые жиды, а свободные евреи в независимой еврейской стране… Вот бы моей интернациональной мамочке все это показать!» «И плевать им, — смеялся Фридман, — даже и на таких роскошных иностранцев, как вы.»