Маша кивнула. Но на самом деле мои слова не произвели на нее никакого впечатления.

Я подумал, что же мне теперь делать. Идти разбираться с этой девочкой? Как-то глупо. Еще что-то говорить Маше? Да я уже вроде все сказал. И я уже сильно опаздывал к тому же.

– Детство, – сказал я им, – не трогайте друг друга, понятно?

Они промолчали.

Маша смотрела на меня с какой-то мольбой в глазах. Она не хотела, чтобы я уходил. На ее глазах случилась огромная несправедливость. Наверное, она думала, что я еще могу как-нибудь исправить ее. Но я уже сделал все, что мог.

Она стирала со щек слезы и все так же молчала. Черт возьми, мне давно пора было быть в другом месте.

В дверях я обернулся. Этот мальчик подошел к Маше, взял в руку пучок ее длинных волос и помахал получившимся хвостиком сначала перед ее носом, а потом провел им по лицу. Она не смогла сдержать улыбки, хотя даже не посмотрела на него.

Она смотрела на меня.

Потом, мне кажется, я во всем разобрался. Этот парень, который взял на себя смелость поговорить со мной, на самом деле просто хотел, чтобы я заступился за Машу. Он и сам мог это сделать. Он мог легко тут разобраться со всеми. Он тут, по-моему, вообще был таким полицейским, как в энхаэловском хоккее, таф-гаем. Но он видел, что тут есть Машин отец, и дал мне шанс проявить себя достойно. Это был акт настоящего великодушия.

Жалко, что я ничего этого не понял тогда, когда надо было.

Ужасно, что ничего с этим уже нельзя сделать. Надо теперь просто с этим жить.

И я вот думаю, что дети, конечно, все очень быстро забывают в таком возрасте, но некоторые вещи, случившиеся с ними и в шесть лет, и в пять, и в три года, не забывают никогда. Я знаю это по себе.

И я с ужасом думаю о том, что это может быть именно такая история.

Машу, Ваню и их маму позвали в ГУМ, на Boscos-fashion week. Их позвали поработать. Они должны были пройти по подиуму. До сих пор признанными профессионалами в этом деле считались Ваня и Маша. Они уже несколько раз делали это. Публика, по-моему, была довольна. У Вани и Маши впечатления от этих акций были более сложными.

На этот раз, когда Алена обрадовала их новой перспективой пройти по подиуму, Маша согласилась сразу, а Ваня сказал, что у него другие планы.

– Какие? – переспросил я.

– Другие, – повторил он. – Я лучше пойду в баню. По воскресеньям Ваня обычно и правда ходит в баню, так что я удивился изворотливости этого ума.

– Вы не одни пойдете, – сказала им Алена. – Меня попросили сопровождать вас на подиуме.

Ваня очень сильно удивился. Он несколько раз переспросил, правда ли это. Доверчивая Маша поверила сразу и безоговорочно, а вот Ваня долго искал в этом сообщении какой-то скрытый смысл и даже, я думаю, провокацию.

– Ты просто посидишь с нами, а потом выпустишь нас одних туда. Толкнешь и скажешь: «А теперь идите, дети, сами, вы уже взрослые», – бубнил он себе под нос вечером. – А мы выйдем, не знаем, куда идти, все перепутаем, опозоримся, все будут смеяться. Нет, я лучше пойду в баню.

А Маша, наоборот, подбадривала свою мать. Она говорила:

– Не бойся, мы тебе поможем. Мы будем держать тебя за руки.

Перед воскресным выходом была субботняя примерка. Ваня не хотел ехать и на примерку, тем более когда узнал, что по подиуму ему придется ходить два раза: в этот день демонстрировались пляжная коллекция одной в меру актуальной итальянской марки, а потом вечерняя – не в меру актуальной. Идея организаторов состояла, очевидно, в том, чтобы после показа сделать эту одежду максимально продаваемой в магазинах ГУМа. Я, зная своих детей, думал, честно говоря, как бы эффект не оказался противоположным.

Алена все-таки уговорила Ваню поехать на примерку, пообещав, что сразу после этого они пойдут есть мороженое. На примерке Ваня, казалось, увлекся бесконечным процессом переодевания.

– Так приятно, мама, переодеваться во все новое, – сказала эта сирота, лишенная обычных человеческих радостей.

В день показа дети совершенно не волновались, в отличие, разумеется, от их мамы, которая просто сходила с ума. Она несколько раз объяснила Ване и Маше, что они должны делать и в каком месте Маша должна послать публике воздушный поцелуй, а Ваня – помахать рукой. И она все время повторяла, что ноги у них не должны заплетаться. Конечно, говоря все это им, она убеждала прежде всего себя.

В воскресенье, приехав в ГУМ и зайдя в примерочную, они увидели целое производство. Десяток стилистов стояли с фенами и расческами наперевес, ожидая клиентов, таких же, как Алена, любителей, а так же, как Ваня и Маша, профессионалов.

Алену беспощадно накрасили. Грим, она говорит, был театральным, чтобы ее было видно отовсюду. Поэтому, когда после первой примерки Ваня вынудил всю эту компанию спуститься на первый этаж за мороженым, прохожие в ГУМе, увидев Алену, забывали, зачем они сюда пришли, но не потому, что она им так нравилась и они хотели запомнить ее такой.