– С французских. У нас в Сибири виноград не растет.

Они пили и смотрели друг на друга.

– Расскажи о себе, – попросил губернатор.

– Не интересно, – сказала Надька.

– Мне интересно.

Надька подумала и стала рассказывать – все-все-все… Европейский период, московский период и последний семилетний марафон, именуемый «Андрей». Ничего не пропустила и никого.

Период «Андрей» закончен, и теперь в ней пустота, чернота и невесомость. Как в космосе. И она не знает, как ей дальше жить.

– Если бы я не боялась смерти, я бы не жила, – созналась Надька.

Горел нижний свет. В полумраке Надька была такая молодая, почти девочка, и уже так смертельно уставшая.

– Просто у тебя не было мужика, – сказал губернатор.

– Как это не было? – не поняла Надька. – У меня их воз и маленькая тележка.

– Много – значит, ни одного. Нужен один.

Надька молчала. Постигала простую истину.

– Немец – больной. Русский – инфантильный, как ребенок. Все тянул в рот и ни за что не хотел отвечать. Это не мужики. Мужик – тот, кто отвечает за женщину.

Надька слушала.

– Ты была одна. Без поддержки. Выживала как могла. А это очень трудно. Уж я-то знаю… Тебя никто не любил.

– Может быть, я не стою любви? – бесстрашно спросила Надька.

– Ты не фальшивая, настоящая, – определил губернатор. – Ты бриллиант среди стекляшек. Ты яркая и неожиданная, как фейерверк в ночном небе…

«Фейерверк в ночном небе…» Это была новая точка зрения. Надька привыкла к тому, что все ее клянут и критикуют: так нельзя, так плохо… А оказывается, все можно и все хорошо. Она права одним фактом своего существования. Она – есть, и этого достаточно.

В Надькиной груди зажглась ответная теплота. Она смотрела на губернатора, и он показался ей красивым со своей чистой смуглой лысиной, чистыми и крепкими зубами. От него исходила мужская сила.

– Оставайся, – сказала Надька.

– А как же дети?

– Дети в своей комнате, мы – в своей.

– Я не могу…

– Не поняла.

– Я останусь только в том случае, если я на тебе женюсь. Тогда детям будет понятно – почему я здесь сплю.

– Ну так женись, – просто сказала Надька.

– А ты пойдешь?

– Пойду.

– А зачем это тебе? Ты молодая, а мне пятьдесят.

– Я всегда мечтала выйти замуж за Аристотеля Онассиса. Ты на него похож.

– Такой же маленький и лысый?

– Когда ты становишься на свой кошелек, ты самый высокий.

– Меняешь молодость на деньги?

– Нет. Меняю молодость на силу.

Иван Шубин поверил. Ему хотелось верить, и он поверил. Он никогда не чувствовал своего возраста, он только знал, что ему – пятьдесят. Но эта цифра не имела к нему никакого отношения.

– Останься, – попросила Надька.

– Нет. Я не могу на цыпочках, утром, как вор… Я мужик деревенский, простой. Мне гордость не позволяет.

– Странно…

Андрей уходил именно на цыпочках, именно как вор.

Надька забыла, что бывает по-другому.

Губернатор спустился на лифте. Консьерж посмотрел на него, в глазах стояло много чего. «Верный бериевец», – подумал Иван. Хотя для бериевца консьерж был молод. То поколение вымерло.

Губернатор вышел из подъезда.

Шофер тихо тронул машину.

– Я женюсь, – сказал Иван. Он доверял своему шоферу.

Шофер приподнял брови.

– Потому что если не сейчас, то когда? – спросил Иван.

Это был риторический вопрос, который не требовал ответа.

– А вы ее знаете? – поинтересовался шофер. Это был вопрос-предостережение.

– Я ее чувствую, – ответил Иван.

Чувство важнее знания.

Губернатор ушел. Надька позвонила Ксении.

– У меня новость, – сказала Надька.

– Ты беременна? – испугалась Ксения.

– Губернатор Шубин сделал мне предложение.

– Этого не может быть, – не поверила Ксения.

– Иван Савельевич сделал мне предложение, и я приняла.

Ксения долго молчала. Потом спросила:

– А что он в тебе нашел?

– Меня, – сказала Надька. – И себя.

Положила трубку и тут же набрала Нэлю.

– Я выхожу замуж, – сообщила Надька.

– Ты уже говорила.

– Не за Андрея. За губернатора Шубина.

– А где ты его взяла? – не поняла Нэля.

– Бог послал.