– Совершенно верно. Так вот: ваш сын в детстве интересовался этим искусством, не так ли?

– Да, однажды он предстал передо мной этаким великаном, – улыбнулась Ингурсаг. – В другой раз – старухой. Он оказался очень способным мальчиком.

– Вот-вот. Ваш сын воспользовался приемами «косметики Иштар», чтобы, оказавшись в роли личного секретаря Навузардана Шульги, не привлечь случайного внимания кого-нибудь из старых знакомых. А затем с тем же успехом принял облик настоящего Пилесера Шульги. Которого, увы, чем-то опоил и отнес в доки... Затем заманил туда лиллу – это достаточно просто: сам он всегда носил оберег от демонов, а вот со своей беспомощной жертвы все амулеты снял. Привести туда чудовище – не проблема. Зато после нападения лиллу уже никто и никогда не сумел бы опознать несчастного Пилесера – кроме самого Зуэна. В полиции он просто подтвердил, что – да, погибший – его секретарь. Опровергнуть его никто не мог. Он полагал, что этим все и закончится. Но меня кое-что смущало – например, то, что Цадок не был похож на Зуэна, а, следовательно, преступников должно было быть по меньшей мере двое. В тот момент я не догадывался об истинном положении вещей. Плюс к тому у меня появились смутные подозрения относительно связи между изменением завещания и смертью Навузардана Шульги. Смутные-смутные, – повторил Навузардан. – Даже скорее тень подозрений. Просто я их высказал вслух лже-Пилесеру. Вот тут-то он снова заволновался и решил избавиться от меня – тем же способом, каким избавился от настоящего Пилесера. Отправил по моему следу все ту же лиллу. Сделал это с помощью меченных монет, переданных мне в качестве компенсации, – детектив выложил на стол продолговатый сверток. – Кстати, – он обратился к госпоже Ингурсаг, с каждым услышанным словом становившейся все более дряхлой, – знакомство с лиллу тоже относится к времени его жизни в Доме Иштар.

Она опустила голову, ничего не отвечая. Неожиданно подал голос адвокат.

– Как я понимаю, завещание изменил не Навузардан, а сам Зуэн? – спросил он.

– Конечно. Он пришел к вам ночью – потому что уже знал, что на следующий день Навузардан умрет. Ему нужно было, чтобы все получил Пилесер. То бишь, он сам в облике Пилесера. Он вовсе не собирался делиться с господином Этаной.

– Ну хорошо, но как вы догадались, что он не Пилесер? – нетерпеливо спросил Этана.

Ницан некоторое время колебался – не рассказать ли им о том, что настоящий Пилесер Шульги не видел рапаитов, а вот поддельный – видел. Но потом решил, что повествование об Умнике не придаст ему солидности в глазах нового хозяина «Дома Шульги».

– Будем считать это моим профессиональным секретом, – Ницан поднялся. – Мне пора. Надеюсь, господин Этана, вы будете хорошим президентом компании. Что же до вас, госпожа Ингурсаг, – он повернулся к верховной жрице, все еще сидевшей неподвижно, – право, я очень сожалею, что преступником оказался именно ваш сын.

– Я любила Навузардана, – мертвым голосом сказала старуха, в которой с трудом угадывалась прежняя верховная жрица. – Это был единственный человек, которого я действительно любила.

Ницан подумал, что возможно эта любовь и оказалась истинной или, во всяком случае, основной причиной преступления: «Уязвленное самолюбие и сыновняя ревность. Любовь к матери и ненависть к отцу. Плюс желание разбогатеть. Зависть. Опасная смесь, весьма опасная». Вслух об этом говорить не стал. Отвесил общий поклон, вышел на улицу.

– Умник, – сказал он высунувшемуся из кармана рапаиту, – теперь-то мы с тобой точно поедем на Тростниковое море. Послушай, а у тебя там, в Изнанке Мира подружки нет? Могли бы завеяться вчетвером – ты, она, я и Нурсаг. А?