– А тебе нужно?

– Зачем? Я сам могу дать взаймы. Но с чего-то же нужно начинать разговор.

– Скоро появятся новые купюры – пятьсот шекелей, – сообщил Розовски. – Предложи Левински за тысячу.

Баренбойм рассмеялся.

– Все еще помнишь? А что тут особенного? Это была нормальная и совершенно невинная сделка. Кстати, абсолютно честная.

– Не сомневаюсь. Как ты говорил в те времена? Работать нужно или честно, или так, как Баренбойм?

– То есть – очень честно, – подхватил Зеев-Владимир.

Речь шла о первой удачной коммерческой сделке Баренбойма. Он взял стошекелевую купюру и позвонил по номеру, отпечатанному на ней. После чего у него состоялся следующий разговор:

– Поздравляю, у меня есть для вас сувенир, – сказал Баренбойм человеку, поднявшему трубку. – Ваш телефонный номер соответствует номеру купюры достоинством в сто шекелей. Я держу купюру в руках. Если хотите, я продам ее вам за пятьсот.

Человек, с одной стороны, обалдел от такого нахальства, а с другой – неожиданно загорелся желанием иметь столь уникальную визитную карточку. Сделка состоялась.

– Да, – сказал Баренбойм, отсмеявшись. – Золотые были времена…

– Договорились? – спросил Розовски.

– Ладно, – Баренбойм махнул рукой. – В таком случае, просто передай ему привет. Пока, Натан.

– Спасибо, непременно передам, – пробормотал Розовски себе под нос и направился в подъезд.

Лифт поднял его на четвертый этаж. Розовски осмотрелся, пытаясь сориентироваться среди бесчисленного, как ему показалось, количества дверей справа и слева по коридору.

Судя по указателю рядом с лифтом, все, что здесь находилось, так или иначе относилось к компании «Интер». «Богато живут!» – Натаниэль хмыкнул. Странно, но его скепсис по отношению к человеку или предприятию всегда был обратно пропорционален материальному положению последнего. Видимо, сказывались остатки коммунистического воспитания, полученного в детстве в советской школе.

Розовски неторопливо пошел по длинному темному коридору, читая таблички над дверями. Искомое помещение, в полном соответствии с законами Чизхолма, оказалось в самом конце. Как и предполагал Натаниэль, секретарь – юная миниатюрная смуглянка с химическим беспорядком на голове – не обратила внимания на дату назначенного приема, а лишь на фамилию. Набрав номер шефа и сообщив, что к нему пришел некто Баренбойм, она положила трубку и, стандартно улыбнувшись, предложила Натаниэлю немного подождать:

– Господин Левински через несколько минут освободится, и вы войдете.

В ответ на ее улыбку Розовски улыбнулся отнюдь не механически. Он испытывал симпатию к смуглым девушкам с выбеленными краской завитыми кудряшками. Симпатия эта имела скрытый, но глубокий смысл. Поскольку мода на светлые волосы (вне зависимости от цвета кожи обладательницы) появилась в Израиле около четырех лет назад, то есть с началом Большой алии из СССР, Натаниэль считал, что ее (моды) возникновение имеет тот же первотолчок, что и его решение об открытии частного агентства, а именно – появление на улицах еврейского государства бывших советских граждан и гражданок, в том числе – блондинок. Поэтому стройные смуглянки с рыжими и просто белыми прическами казались ему причастными к некоему тайному сообществу, к которому и он имел удовольствие принадлежать. Правда, в настоящий момент он уже был готов к тому, чтобы определить упомянутое сообщество как тайный союз дураков.

Секретарь больше не улыбалась. Видимо, посетители не вызывали в ней особой симпатии. А может быть, запас улыбок был ограничен. Так или иначе, она вернулась к исполнению своих обязанностей – щелканью на компьютере, а Розовски принялся рассеянно разглядывать приемную.

Дверь кабинета отворилась, оттуда вышла женщина необыкновенной внешности, Натаниэль даже встал, словно собираясь представиться. Строгое деловое платье на ней казалось сверхлегкомысленным, и вообще: ей следовало осчастливливать людей на светских раутах, но уж никак не терять жизнь в бесконечных коридорах компании «Интер». Он уже собрался сообщить ей что-то подобное, но красавица равнодушно скользнула по нему взглядом холодных прозрачно-голубых глаз и скрылась за дверью соседнего кабинета.

– Боже, о чем я? – пробормотал Розовски. – Какие светские рауты могут быть в нашем Израиле? – и он тяжело вздохнул.

Видимо, вздох его был достаточно громок, потому что секретарь оторвалась от компьютера и сказала – без улыбки:

– Можете войти.

Кабинет президента «Интера», ныне занимавшийся Моше Левински, был под стать коридору – огромен и почти пуст. Письменный стол терялся в его пространствах, так что взгляд детектива, скользивший по декоративным панелям и картинам на стенах, не сразу встретился с взглядом хозяина кабинета. А когда встретился, то Натаниэль понял, что обоюдной симпатии между ними, скорее всего, не будет. Розовски обладал замечательным качеством: его первое впечатление от незнакомого человека очень быстро получало подтверждение с точностью до «наоборот». Если человек казался открытым и порядочным, вскоре выяснялось, что это отпетый мерзавец. Сухарь и сноб оказывался, на поверку, отзывчивым и щедрым. И так далее.

Пройдя к столу и сев в предложенное кресло, Натаниэль никак не мог решить: нравится ему хозяин кабинета, или нет. Тощая фигура, костлявое лицо, цепкий взгляд из-под очков в тонкой металлической дужке. Аккуратен в одежде. Костюм Левински немедленно вызвал у Натаниэля ассоциации с Нахшоном Михаэли. Кстати, и впечатление от кабинетов обоих оказалось сходным.

«Мне везет на вице-президентов, – подумал Розовски. – Сплошные вице».

– Мне сообщили, что меня хочет видеть Зеев Баренбойм, – сухо заметил Левински. – Но вы – не он.