На паспортном контроле очередь, состоящая в основном из немцев, движется быстро, и скоро я уже кладу свой паспорт перед пограничником в голубой форме. Турок долго листает мой заляпанный ежемесячными египетскими и турецкими визами паспорт, выискивая последнюю, непогашенную. Он вертит паспорт в руках, щурится, разглядывая даты, а потом поднимает голову и цепко осматривает меня. Я безмятежно улыбаюсь, чувствуя себя в безопасности на вылете. «Вот если ты мне попадешься завтра на прилете, то будет не очень весело», – думаю я, протягивая руку за паспортом, проштампованным пограничником с явной неохотой.

Оказавшись за поручнями, я прохожу по большому магазину, задерживаюсь на несколько минут перед полками с парфюмерией, но, не почувствовав в себе желания выбирать, выхожу к кафе, расположенному напротив моего выхода на посадку. Я усаживаюсь с кофе в высоком картонном стакане рядом с семьей немецких турков и с интересом наблюдаю за ними: дети, послушные мальчик и девочка, обращаются к маме, укутанной в серый платок, на турецком языке, а к папе – на немецком. Их родители разговаривают между собой на немецком с сильным акцентом, но практически без ошибок. Я представляю себе историю их отъезда в Германию, но тут мне вспоминается новый паспорт Ильхама, и я отворачиваюсь от семьи, чтобы мои глаза нашли мне новую тему для фантазий, без неприятных ассоциаций.

После объявления посадки я еще долго сижу в кафе, поглядывая на медленно уменьшающуюся у стеклянных дверей очередь, и подхожу к стойке, только лишь когда перед ней остается человек семь.

На входе в самолет я беру с тележки русский еженедельный журнал и прохожу на свое место в хвостовой части. «Ильюшин» заполнен не больше чем на три четверти – тут и там виднеются свободные места, спинки некоторых кресел наклонены вперед, образуя в рядах пустоты. Это новый рейс, который пока привозит гораздо больше, чем увозит.

Сунув сумку под кресло, я сажусь у иллюминатора и принимаюсь распутывать клубок проводов-наушников плеера, поглядывая вниз. Под крыльями самолета в плавком мареве суетятся рабочие. Гусеницей подползают тележки с багажом.

У моего ряда останавливается крупный, высокий мужчина. Он сверяет цифры над креслом со своим посадочным талоном и тяжело садится, откинув назад оба подлокотника.

– Уф! – шумно выдыхает он. – И здесь жара!

Поерзав в кресле, мужчина достает из сетчатого кармана переднего кресла толстый потертый журнал с распушившимися от сотен пальцев уголками. Боковым зрением я вижу, как он без интереса пролистывает его, а потом вытягивает инструкцию по безопасности, громко щелкнув резинкой.

– Ха, это ж надо таких ошибок понаде лать! – ухмыляется он. – Смотрите: «Inflatable rats»! (надувные крысы – англ.). Это они, надо думать, надувные трапы имели в виду.

Склонившись к инструкции, я нахожу опечатку и тоже ухмыляюсь, живо представив себе пассажиров на надувных крысах.

– Прямо настоящий корабль у них тут, с крысами, – заявляет мужчина и поворачивает ся к стюардессе, проходящей мимо него с се ребристым маленьким счетчиком в руке. – Де вушка, а можно ли мне воды принести? Жажда что-то замучила.

Та кивает и движется дальше по проходу, монотонно щелкая счетчиком. Какая же полезная вещь, где бы найти себе такой?

Мужчина складывает журнал с инструкцией обратно и протягивает мне руку:

– Я Евгений.

– Тамара, – откликаюсь я, нехотя пожимая его массивную шершавую ладонь. Неужели придется общаться с ним все три часа?

– Что-то вы какая-то невеселая, а? Плохо отдохнули?

Отвечать, к счастью, мне не приходится – в кармане мужчины пронзительно звонит телефон.

Скоро стюардесса приносит воду и просит моего соседа пристегнуть ремни и выключить все электронные приборы. Он тут же прощается со своим собеседником: «Все-все, давай, я уже лечу!» – и, широко улыбнувшись молодой женщине, послушно выключает мобильник.

Самолет мягко вздрагивает, и я отворачиваюсь к иллюминатору, успевая заметить, как мой сосед выпивает воду одним глотком и достает из сумки маленькую пластиковую бутылку виски. Я слышу, как хрустит под его пальцами пробка и как льется жидкость в стакан. А потом до меня доносится блаженный выдох. Мы без остановок прокатываемся по пропеченному солнцем полю, и вот самолет застывает на мгновение в начале взлетно-посадочной полосы, как гончая, дергается и устремляется вперед с силой, вжимающей пассажиров к спинкам кресел.

Прислонившись лбом к стеклу, я смотрю вниз: на стремительно удаляющуюся иссушенную землю, на бесконечные ряды теплиц, на блеснувший ртутью вдалеке кусочек моря. Скоро покажутся коричневые горы.

Когда самолет выравнивается, мужчина рядом со мной вытягивает длинные ноги под переднее кресло и откидывается назад. Я закрываю глаза, хотя знаю, что не засну, потому что не умею спать в самолетах, какой бы усталой и сонной ни была. Сквозь ровный гул двигателя до меня доносится голос соседа, просящего стюардессу принести льда. Я отрываю голову от иллюминатора и раскрываю лежащий на коленях журнал. Долго смотрю на буквы, но они никак не складываются в слова, а до предложений дело и вовсе не доходит.