Михайло тяжело повернулся к Антипу, уронил без излишнего разъяснения:

– А ты говоришь… Идем в кузню, посмотрим готовое рукоделие. Снесем торговому мужу Вершку, поменяем на резаны. Резаны снесем на подворье посадника и возьмем брашны, чтоб сила была для ночной сечи. – И прошел мимо отроков, не сказав слова укора.

Долго перебирал в кладовой воинскую снасть: щиты, наплечники, шеломы и кольчуги, сготовленные еще до печенежского прихода под Белгород и пока еще не потребовавшиеся для нужд белгородцев. Все это он, как и прежде так было, хотел передать торговому мужу Вершку, а тот в Киеве продал бы, взяв себе за посредничество десятую часть вырученных кун и резан. Михайло умел и любил рукодельничать, но не умел продавать, спрашивать достойную цену за свой труд.

Снесли тяжкую поклажу на подворье Вершка и долго стучали в толстые ворота, пока старый холоп не отворил им. На высокое резное крыльцо вышел чем-то растревоженный хозяин, строго глянул на Михайлу, на обвешанного оружием Антипа, недовольно молвил, раздувая толстые щеки:

– Надумал же! Будто назавтра у меня обоз в Киев намечен.

– Нужда торопит, Вершко, – пояснил неурочный приход Михайло.

– Несите, не гнать же с подворья вас теперь, – уронил в усы Вершко и, не обернувшись к пришедшим, медленно прошел к просторной клети в глубине подворья. Снял запоры, открыл дверь. Словно опасаясь, что Михайло и Антип подглядят его богатство, сказал сурово:

– Здесь, у входа оставьте. Дале снесут холопы. – Отвернувшись, долго перебирал серебро на широкой ладони, потом протянул кузнецу. Михайло прикинул плату, и румянец гнева выступил на смуглых щеках. Голос дрогнул, когда с трудом разжал стиснутые губы:

– Почто же так? Али товар негож?

– Время негоже, кузнец Михайло, время-то вон какое лютое. А вдруг возьмут нас печенеги? Тогда и эти резаны мне в убыток пойдут, вороги весь товар поберут, – сказал Вершко, а сам глаза прячет от Михайлы, взгляд переводит то на венец дома своего, то на кресты близкой, сияющей на солнце церкви.

– Долго ли придумывал такое пояснение? – обиделся Михайло до легкого озноба в сильных руках. Теперь его волновало не малое число полученных резан, а слова торгового мужа. – Если возьмут город, то возьмут и головы наши. О резанах ли теперь тужить? Живым для жизни надо корм купить. – Михайло круто отвернулся от Вершка, дернул за рукав изумленного ратая Антипа и пошагал прочь. На полдороге к воротам остановился и возвернул обиду торговому мужу:

– Ты, Вершко, печенегу уподобился в этот час, неправдою жить надумал. Живи, но помни, что бог неба воздаст тебе по делам твоим. Свое же рукоделие отныне сам в Киев возить буду. Нет к тебе доверия, исчезло, подобно дыму над дымником в ненастную погоду, верховым ветром разметало!

Когда возвратились домой и Виста приготовила ужин, Михайло призвал к столу Антипа и Луку с Могутой. Трапезничали ратники, потом отдыхали, а как опустилось солнце за лесистые увалы запада, встали на молитву за спиной старейшины Воика: кто знает, всем ли суждено вернуться с поля брани. Знали твердо лишь, что сеча будет лютая, не на живот, но на смерть!

Уже затемно все вышли во двор: Янко и отец Михайло в полном воинском снаряжении, а ратай Антип в шеломе со щитом, но кольчугу надеть отказался, тяжко в ней и непривычно ратаю. И меч Антип не взял, в руке у него топор на длинной рукояти. Это оружие ратай любил более другого, привычнее оно было ему. Вольга и Василько последовали за старшими, оба выбрали в кузнице короткие, по силам, сулицы. Женщин старейшина Воик дальше ворот из под ворья не пустил:

– Слезы свои оставьте дома. Да молите богов, чтобы живы все вернулись. Не на охоту собрались мужи – ратоборствовать!

Обернулся Янко в последний раз, увидел мать Висту – руки на груди сложила, должно, молитву шепчут губы. Рядом в белом платне и с белой бородой старейшина Воик.

«А где Ждана? Заробела выйти вперед матери своей Павлины, за спиной старших осталась…»

Мокрый торг – и за день не просох после вчерашнего дождя – заполнен белгородцами. Рядами стояли две сотни воев из пешей заставы воеводы Радка, а чуть поодаль, у Киевских ворот, возле коновязи, готовились к сече три сотни конных дружинников под началом Ярого.

Воевода Радко принимал белгородцев по одному и спрашивал:

– Чем владеешь? – и тут же с возов выдавал ратнику кольчугу, щит, а к ним меч или лук со стрелами, копье или боевую палицу с острыми шипами. Одних посылал в сторону Киев ских ворот, других собирал в десятки и направлял на стены – Белгород стеречь на время сечи.

– Михайло, – позвал воевода Радко, как только отец Михайло и Янко с ратниками приблизились к нему, – возьми под свою руку пеших белгородцев и пришлых. Мужи крепкие, к сече приучены. Будь им за младшего воеводу. Ты же, Янко, иди к заставе, там ждут тебя.

Янко простился с отцом глубоким поклоном, прошел через торг и по улице к воротам, встал рядом с Ярым. Сотник, свесив на грудь седую голову, о чем-то сосредоточенно думал, изредка ковырял влажную землю склоненным копьем. Стояли так в молчании не долго – подошел воевода Радко и руку на стремя коня Ярого положил.

– Сечу поведем, как условились, – сказал воевода. – Береги воев, Ярый. Сгибнет застава, коли печенеги замкнут строй за вашими спинами и путь на Белгород закроют. Держитесь кучно, когда назад станете пробиваться – отставших посекут находники без всякой для города пользы. Ночь вон какая темная, не растеряйте друг друга.