Называя литературные и исторические источники «древних» глав «Мастера и Маргариты» исследователь напоминает нам не только о тех трудах Иосифа Флавия, Тацита, Плиния Старшего, Э. Ренана, которые также перечисляют другие булгаковеды (3,4,5,23), но и вводит в оборот (как один из источников булгаковского романа) драматургию римского комедиографа Тита Макция Плавта (ок. 250–184 г. до н. э.), ибо именно у него встречается персонаж по прозвищу Крысобой. (У Булгакова, как известно, это прозвище получил кентурион Марк).

«Полное имя первосвященника — Иосиф Каифа (Каиафа), — пишет Г. Эльбаум, — несомненно взято у Иосифа Флавия, а транскрипция „Каифа“ вместо евангельского „Каиафа“, вероятнее всего, — французский вариант написания имени первосвященника, заимствованный у Ренана (Caiphe)» (21, с. 73).

Сравнивая «роман в романе» Булгакова с первоисточниками, исследователь утверждает, что при воссоздании картины древнего Иерусалима, писатель в основном опирался на «Иудейскую войну» Иосифа Флавия, а также частично использовал некоторые топографические детали, содержащиеся в Новом Завете и Талмуде.

Конкретизируя обстановку дворца Ирода Великого, пишет далее критик, Булгаков использует описание не только этого дворца, но и других сооружений Ирода, о которых говорит Иосиф Флавий. Однако местоположение «гипподрома», находившегося, по свидетельству Иосифа Флавия, с южной стороны храма, показано у Булгакова весьма необычно: к юго-востоку от дворца Ирода Великого, в Нижнем Городе (21, с. 101).

Особую роль, полагает Г. Эльбаум, играют в «Мастере и Маргарите» розы, появление которых в романе далеко не случайно. Ведь, согласно Талмуду, со времен первых пророков в Иерусалиме существовала плантация роз, розовый цветник. Как сообщает Мишна (то есть свод морально-этических предписаний, которыми правоверный иудей должен руководствоваться в жизни), «из розового экстракта делалось масло, употреблявшееся в косметических целях» (21, с. 111).

В конечном итоге Г. Эльбаум приходит к выводу, что булгаковский Иешуа Га-Ноцри — это молодой галилейский проповедник, вступивший в нравственный бой и с римской тиранией, и с иудейским жречеством. Булгаков, критически перерабатывая новозаветный материал, смело счищает с евангельского рассказа налет агиографии и апологетики, подчеркивая человеческую сущность своего героя. Таким образом, булгаковский Иешуа Га-Ноцри, по мысли Г. Эльбаума, не мессия (ни в иудейском, ни в традиционном смысле этого слова), а бунтарь, «мужественно и бескомпромиссно отстаивающий свои убеждения» (21, с. 123).

Другой булгаковед — А. Зеркалов считает, что одним из источников «древних» глав «Мастера и Маргариты», является вероисповедная книга иудаизма Талмуд, причем он убежден, что Булгаков не только воспользовался Талмудом, создавая биографию Иешуа, но и заимствовал из этого источника прозвище для своего героя — Га-Ноцри (8, с. 47).

Иешуа ведет себя совершенно иначе, чем с Иисус Христос, убежден А. Зеркалов. Из евангельской проповеди, показывает он, Булгаковым оставлено лишь нравственное положение, согласно которому «все люди добрые». Писатель, по мнению критика, кратко обобщает те призывы к добру, которые содержатся в Нагорной проповеди, создавая как бы логическое завершение этой проповеди. При этом А. Зеркалов называет булгаковского Иешуа «псевдо-Иисусом», поскольку он никого не осуждает и не предрекает страшного суда. Булгаковский Иешуа для А. Зеркалова — просто «нищий бродяга», «философ». Отец его отнюдь не Бог, и даже не плотник из рода Давидова, а никому не известный сириец; мать Иешуа — не дева Мария, а женщина сомнительного поведения. Поскольку же Иешуа не помнит своих родителей, то в исторической реальности это ставило его вне закона, заключает А. Зеркалов.

По мнению исследователя, Булгаков опротестовал и божественное происхождение своего «псевдо-Иисуса», и предначертанность его смерти, и сам принцип божественного предопределения. В сцене, в которой Иешуа излечивает Пилата от мучительной головной боли, писатель ведь не забыл показать, что проницательность Иешуа отнюдь не сверхъестественного происхождения. Словом, Булгаков отчетливо дает понять, что, будь Га-Ноцри действительно подобен Иисусу из Назарета, Пилат не пытался бы его помиловать, полагает А. Зеркалов.

В сцене утверждения смертного приговора Пилатом и его ходатайства о помиловании Иешуа перед первосвященником Каифой, а также в описании событий, предшествовавших суду, Булгаков, по мысли А. Зеркалова, намеренно допускает неполноту изложения, что позволяет читателю «мысленно подставить на место Га-Ноцри Иисуса из Назарета», а ведь подсудимый в начале суда сам признается, что он родом из города Гамалы на севере Палестины, а вовсе не из Назарета (8, с. 50).

В конечном итоге А. Зеркалов приходит к выводу, что «Мастер и Маргарита» вовсе не религиозное произведение, причем он не усматривает в романе даже налета мистики — то ли христианского, то ли языческого толка, то ли любой другой мистической подоплеки. Булгаков писал не о богах и демонах, но о своем времени, о делах московских, о проблемах морали. Возможно, последние казались ему вневременными, вечными. «И в этих целях он использовал образы, канонизированные не религией — литературой» (8, с.52).

Югославский русист Миливое Йованович в статье «Евангелие от Матфея как литературный источник „Мастера и Маргариты“» придерживается прямо противоположной точки зрения, о чем говорит само название его работы (11). Прежде всего М. Йованович считает, что имя «Левий Матвей» Булгаков заимствовал из статьи об этом евангелисте в энциклопедии Брокгауза-Ефрона. И далее указывает, что в булгаковедении сложились два взгляда касательно использования писателем евангельских текстов в «Мастере и Маргарите». Согласно первому из них, разделяющемуся почти всеми исследователями, источниками романа служили как канонические Евангелия, так и апокрифические сказания. Самыми категорическими толкователями этого взгляда являются Б. Бити и Ф. Пауэлл, утверждающие, будто явные намеки Булгакова на апокрифы внушают мысль о том, что четыре канонические Евангелия суть апокрифические, а апокрифы — подлинные (24). Иного взгляда, пишет М. Йованович, придерживается Б. Гаспаров в своей статье о мотивной структуре последнего булгаковского романа, поскольку считает, что весь этот роман в целом следует признать апокрифом, вызывающим ассоциацию с апокрифическим Евангелием Иуды, хотя канонический текст в «Мастере и Маргарите» все же скрыто присутствует (6).