В наши дни трудно выделить, что для литературы насущнее: предостерегать, привлекать ли внимание к опасностям, которыми чреват научно-технический прогресс под расколотым небом планеты, или вселять надежду на лучшее будущее. Одно неотделимо от другого. И в своих художественных решениях этой двуединой задачи научно-фантастическая литература не просто усваивает логику эпохи — она давно уже (по крайней мере с тех пор, как Ж.Верн придал её черты развитого жанра) активно осуществляет воздействие будущего на настоящее.

Она служит подлинно гуманистическому прогрессу не только тем, что развёртывает в завтра сегодняшние проблемы человека и общества, не только подхватывает с переднего края науки (в том числе и гуманитарной) и развивает в художественных образах смелые гипотезы с переднего края творческого познания и жизненной практики. На современном этапе особенно ценно, что художественный мир этой литературы заражает воображение опережающим видением и пониманием процессов действительности, что она культивирует повседневное сознание проективного типа как синтез непосредственно-художественного миропредставления с научно-теоретическим.

Интеллект, или структура умственных способностей, от которой зависит стратегия решения встающих перед человеком проблем, а стало быть, и наша активно-преобразующая деятельность, — категория не только индивидуальная, которая закладывается наследственно и воспитывается всей жизнью индивида; интеллект точно так же изменяется в истории общества, как всё остальное сознание. Поэтому на новых витках прогресса интеллектуальное творчество тоже нуждается в преодолении инерции. И в этом-то заключён источник нынешней общекультурной потребности в научной фантастике.

Когда на вопрос, отчего научно-фантастические образы настойчиво проникают сегодня во владения «большой» литературы, литературная критика отвечает в том духе, что, мол, писатели-реалисты озабочены поиском свежих изобразительных средств — это только часть истины, хотя и симптоматичная для поэтической зрелости литературной «Золушки». С точки же зрения общелитературного процесса существеннее, нам думается, художественно-методологическая природа фантастических исканий. При нынешней плотной «состыковке» социального прогресса с научно-техническим, современный реализм как эффективный способ познания будущего не может не синтезировать непосредственно-художественное миропредставление с научно-теоретическим. Когда продуктивность преобразований в нашем мире всё больше зависит от временной ориентации сознания, литературная наука не может не обратить внимания на то, насколько художественное человековедение обогащает интеллект пониманием и ощущением «готовностей» (употребим уместное здесь слово М.Е.Салтыкова-Щедрина) будущего в настоящем.

В эстетической и нравственной сферах память прошлого навсегда остаётся созидательным наследием будущего. Вечна жизнь красоты, запёчатлённой искусством: последующие ценности не отменяют, а углубляют восприятие прежних шедевров. Иное дело в научном познании, где каждое новое поколение не может не испытывать на прочность прежние сведения об окружающем мире и человеке. Здесь ценностное соотношение старого и нового беспрерывно меняется. В школе будущего, описанной И.Ефремовым в романе «Туманность Андромеды», преподают самые последние факты, гипотезы, теории. Это важно не только в целях оперативной информации, но и для того ещё (а, может быть, это и есть самое главное), чтобы понимание науки формировалось сразу с переднего края, — чтобы с ранних лет научить человека учиться новому. Научить каждого мыслить так, чтобы опережающая события работа сознания определяла повседневный стиль нашей умственной деятельности, -всеобъемлющая задача, и мировоззренческая, и нравственно-психологическая (пробудить, например, сознательный интерес миллионов к новым проблемам страны), и, что нас интересует в связи с научной фантастикой, также задача художественно-интеллектуальная.

Конечно, новому должна лучше учить система образования. Но вот развить чувство нового, потенциально столь же нам свойственное, как и привычка к старому, по силам лишь всей культурной обстановке, всей нашей жизни. Только в общем потоке действительности целиком задействуется активность интеллекта, перестраивается структура сознания, выдвигается наряду с пониманием будущего также и ощущение и воображение будущего.

Совершенно особый интерес представляют в этих условиях литературные модели: они создают наиболее полное и целостное представление о преобразующей деятельности человека. И что касается научно-фантастических моделей, то, в отличие от непосредственно-реалистических форм искусства, сосредоточенных, если говорить о тематике научно-технической революции, на социально-психологических последствиях развития науки и техники, литература жюль-верновской традиции ценна, как мы уже упоминали, своим прямым изображением предстоящих свершений. Самими принципами, проективным характером своего реализма, научная фантастика во всех своих разновидностях, от «технологической» до социально-психологической, всегда была на этом острие научно-технического прогресса. По своей природе она противоположна идее экстенсивного развития.

В романе И.Ефремова «Туманность Андромеды», в котором изображено коммунистическое будущее, само собой подразумевалась продуктивность, а не размеры молочного стада. Вообще говоря, от писателя-фантаста здесь можно было ожидать более индустриальной выдумки. Не так давно в Англии сконструировали экспериментальную биомеханическую «корову». В той же «Туманности Андромеды» люди будущего почтили памятником изобретателя простого способа синтезирования сахара. Синтетическая пища, равноценная природной, — обычная реалия современной фантастики. При неизбежном сокращении ручного труда пока ещё не видно иного пути изобилия продуктов питания.

Вместе с тем наиболее прозорливые модели будущего всегда учитывают, что в интересах человека научно-технический прогресс не может идти одним только заводским, фабричным путём. Скажем, те же молочные продукты биологически слишком сложны для полноценного синтезирования. Поэтому Ефремов по старинке культивирует молочный скот, но зато такой, который даёт не свёртывающееся при хранении молоко, что сократило потери, упростило цепочку между природой и потребителем.

Мать-природа полна неиспользованных возможностей, а сотни миллионов человек в мире по-прежнему голодают. Земные просторы уже не обеспечивают потребность растущего населения планеты, например, в животных белках. Отечественная фантастика практично смотрела вперёд, создав ещё в двадцатые годы романтический образ Ихтиандра, которому профессор Сальватор приживил акульи жабры. «Первый человек среди рыб и первая рыба среди людей», по замыслу учёного должен был проложить дорогу к сокровищам гидрокосмоса.