Подобные издержки не должны, разумеется, закрывать возможность интерпретации загадок нашей культуры также и о космической точке зрения. Заслуживает уважения намерение синолога, доктора филологических наук И.Лисевича заново поднять на другом материале тему, порядком скомпрометированную любительщиной и предвзятостью. Как он сообщает [326] , в средневековых китайских хрониках фигурируют «роботы» и «космические корабли», ещё разительнее напоминающие наш современный технологический уровень, чем древнеиндийская «огненная колесница». Однако Лисевич считает, что его прочтение хроник ещё нуждается в проверке и дальнейшем уточнении.

Немифологическая природа научной фантастики доказывается не только теми общими художественно-гносеологическими соображениями, о которых шла речь в нашей статье, но и поэтической типологией отдельных произведений. Мы уже говорили, что научная фантастика, подобно народной сказке, привносит в свои «мифологические» мотивы шутливую или ироническую интонацию, исключающую мифологическое их прочтение. К уже приводившимся примерам можно присоединить рассказ В.Берестова «Алло, Парнас!» (1965), в котором миф об олимпийских богах не без юмора перелицован в «божественные» деяния некой внеземной экспедиции.

Невооруженному глазу заметна немифологичность современных устных жанров, перекликающихся с научно-фантастической тематикой. К любопытному выводу пришел автор статьи «НЛО и энлонавты в свете фольклористики»: свидетельства «очевидцев, наблюдавших НЛО, рассказы о встречах с энлонавтами по своим жанровым признакам представляют собой „типичные былички, тесно связанные с народными поверьями” [327] (новейшего, правда, толка), иными словами, с фольклором. Сюжет прежней былички о таинственной нечистой силе и т.п. переходит ныне в сказку и анекдот. В новой же быличке на смену „устаревшим чертям и лешим с их телегами и тарантасами пришли энлонавты с их „летающими тарелками”. И эта замена, считает автор статьи, произошла даже не на основе абсолютно нового сюжетного материала: он зрел, можно сказать, в течение многих веков. Классическим примером НЛО и энлонавтов древности является видение Иезекииля» [328] …

Заимствуя из научной фантастики новые мотивировки, современная быличка до неузнаваемости их изменяет в духе молвы, модного предрассудка. Устные версии появления пришельцев из космоса шаржируют, пародируют, окарикатуривают научно-фантастический оригинал, ибо их подлинной почвой является вульгарная мифология, причем не только космическая. Так, по иным рассказам «очевидцев», неопознанные летающие объекты «оказываются» всего-навсего… шпионскими аппаратами, т.е., в отличие от древней мифологии, равно далекой от веры и от сомнения, в быличках причудливо сосуществует и то, и другое. Словом, перед нами отголоски псевдомифов, а вовсе не миф.

Зачем же понадобилось объяснять «познавательным мифом» — вопреки непознавательной природе и древней, и особенно новейшей мифологии, научно-фантастическую литературу, которая выступает как раз противовесом дурному мифотворчеству (и дурному фольклору)? Дело, оказывается, в том, что Т.Чернышёва выдвигает мифотворчество в центр современного искусства, об этом только рано, мол, ещё говорить — «нет необходимой временной дистанции». Но поскольку мифология ориентирована, по её мнению, «на обиходное сознание (хотя общеизвестно, что мифология — именно бессознательная жизнеориентация, т.е. она сама себе, если угодно, есть обиходное сознание, — А.Б.)… а искусство, художественное мышление всегда связаны с обиходным сознанием куда более прочными нитями, чем с наукой, можно предполагать, что современная мифология… готовит тем самым и базу для нового искусства» [329] .

В этой тотальной мифологизации Т.Чернышёва забывает свое же собственное утверждение, что «мифотворческая… функция научной фантастики» уже в настоящее время «оказалась во многом исчерпанной» [330] . О каком тогда её будущем может идти речь? Но главное, как быть с тем непреложным, проверенным тысячелетиями опытом художественного развития, согласно которому базой искусства всегда была прежде всего сама действительность, какие бы формы и грани сознания — различные на разных исторических этапах — ни оказывали воздействие на художественную мысль?

Если обратиться к живому литературному процессу за то время, что истекло после этого «мифологического» предсказания, то литература определенно шла другими путями. Вспомним двойной интерес «реалистики» — к научной фантастике точно так же, как к сказочно-мифологической. Оправдывается совсем другое предвидение. И.Ефремов писал ещё в 1962 году, что «по мере все большего распространения знаний (не мифов! — А.Б.) и вторжении науки в жизнь общества (и в обиходное сознание тоже, — А.Б.), все сильней будет становиться их роль в любом виде литературы. Тогда научная фантастика действительно умрет, возродясь в едином потоке большой литературы как одна из её разновидностей (даже не слишком четко отграничиваемая), но не как особый жанр» [331] .

Несмотря на то, что литературное развитие протекало на деле сложнее, все-таки хорошо различается предсказанная Ефремовым закономерность. Научная фантастика, хотя и сближается с другими литературными жанрами, не растворяется, однако, в мифофантастике, а вступает с ней в разнообразное взаимодействие. Она не утрачивает своей оригинальности как художественное сознание современного типа и своих собственных жанровых форм. Она выполняет немаловажную роль и в развитии других жанров — участвует в фантастико-реалистической прозе, драматургии, поэзии. В литературной сказке наших дней чудесные мотивы и образы выступают как дополнительные к научно-фантастическим (а не наоборот) и т.д.