Введите сюда краткую аннотацию
Часть первая. ГОРЬКОЕ ЗОЛОТО
ГОЛУБЫЕ ГЛАЗА
— Мы знаем о вас немало! Почти все! Знаем, что вы долго сидели, были на Колыме, на пятьсот третьей стройке и в „Краслаге". Освободились из заключения в тысяча девятьсот пятьдесят втором году. И после освобождения находились в ссылке в наших краях. А потом из ссылки бежали… Где вы, кстати, шатались все последнее время? Вот только это одно неизвестно.
— Где я был, там меня уже нет, — сказал я. — Предположим, что в самой глуши, в Заполярье. Да какая вам разница? Обстоятельства теперь переменились.
Разговор этот происходил в Абакане, в областном комитете партии. Стояла снежная суровая зима 1954 года. За окнами густыми хлопьями падал декабрьский снег. Даже не падал, а, скорее, висел, затмевая даль и налипая на стекла. В кабинет сочился серый, какой-то зябкий свет. Человек, с которым я беседовал, Николай Димитрович Кудрявцев — заведующий отделом пропаганды и агитации — сидел за огромным, заваленным бумагами столом. А я помещался напротив — в потертом кожаном кресле для посетителей.
Облокотясь о стол, Кудрявцев негромко сказал:
— Вы правы. Обстоятельства, действительно, переменились. После смерти Сталина партия приняла новый курс… Но все же не надо думать, будто она переродилась и отказалась от главных своих установок и правил. Отнюдь! — он поднял палец. — Вопрос о бдительности, о контроле — остался…
— Это все понятно, — досадливо проговорил я. — Но потолкуем конкретно… Обо мне… Областная газета начала печатать мои стихи и очерки. И главный редактор теперь согласен взять меня на работу. Но тут все зависит от вас — так он мне заявил. Без вашего согласия он якобы ничего предпринять не может.
— Натурально, — усмехнулся Кудрявцев, — газета всецело подчиняется нам.
— Ну, а вы?..
— Ну, а мы тоже, в принципе, не против. Но существует общее правило: в партийные учреждения и, в том числе, в редакцию газеты, не принимают людей непроверенных, так сказать, с улицы… А вы как раз такой! Уж извините.
— Так что же мне делать?
— Самый простой вариант и самый для вас лучший — устроиться на какую-нибудь другую работу. А уж потом мы вас переведем… Но только — потом! Сначала приглядимся, присмотримся…
— Да к чему, собственно, присматриваться-то, — начал я… И тут же умолк. Понял: передо мною — стена! Ее не прошибешь и не поколеблешь. И обойти ее тоже нельзя. Надо смиряться — ничего не поделаешь! — Вы говорите — устроиться, — вздохнул я. — Но куда? Куда? Может, вы мне посоветуете?
— А что вы, собственно, умеете? — поинтересовался Кудрявцев. — У вас есть какая-нибудь „мирная" специальность? — И потом добавил, помедлив: — Насколько нам известно, вы были блатным… Профессиональным вором…
— Чепуха все это, сплетни! — воскликнул я возмущенно. — Ну, посмотрите на меня: разве я похож на блатного?
Кудрявцев прищурился, разглядывая меня. Потом сказал добродушно:
— Вообще-то лицо у вас уголовное. Что-то есть в нем такое… — он пощелкал пальцами, — специфическое…
— Ну, не знаю, — пожал я плечами, — не знаю, что вам померещилось. Во всяком случае, я по специальности художник-график. Иллюстратор. И, между прочим, хорошо знаком с оформлением и производством газеты.
— Что-о? — удивился Кудрявцев. Брови его полезли вверх, губа отвисла. — Это каким же образом?
— Так ведь я — старый фронтовой журналист! — пояснил я, глядя на собеседника невинными, чистыми „голубыми глазами". — Вам об этом разве не докладывали?
— Н-нет… Но вы все-таки сидели?
— В общем, да, пришлось… А кто тогда не сидел?
— И арестовали вас за железнодорожный грабеж, не так ли?
— Эх, да какой там грабеж, — махнул я рукой. — Просто в поезде началась облава. Чекисты искали каких-то бандитов… Никого не нашли, ну и стали хватать всех подряд. Так вот я и попал. А ведь тогда, при сталинском режиме, как было? Если уж попался — то не вырвешься…
— Где же это происходило? Когда?
— На Украине, в тысяча девятьсот сорок седьмом году. Помните, какое было время?
— Конечно. Но все-таки… — он насупился, бормоча: — Странно как-то… Непонятно…
И вдруг потянул к себе лежащий на углу стола свежий номер газеты.
— Значит, вы — журналист?
— Да, — сказал я нагло. — Еще какой!
— Проверим.
Кудрявцев с треском развернул газету и потом, постукивая ногтем о крупный верхний, идущий через весь лист заголовок, сказал: