Лихоимство приняло столь широкие размеры, что умнейший человек своего века, впоследствии историк, — Татищев, угодя под подозрение, пытался обосновать его перед самим государем Петром Алексеевичем. Припертый к стенке многими прискорбными фактами, он без малейшего смущения разводил перед царем подобного рода рацеи:

— Государь мой, я не одобряю заворуйства, — сказал он твердо. — Я первый ворог его, ваше величество. Но при том надлежит учесть все обстоятельства подобного дела. В начале суда, ваше величество, судия должен смотреть на состояние дела. Если я, и ничего не взяв, противу закону сделаю, — повинен; а если из мзды к законопреступлению присовокупится лихоимство, должен сугубого наказания. Когда же я право и порядочно сделал и от правого возблагодарение прииму, ничем осужден быть не могу…

Отбросив это многословие, высказанное, надо разуметь, коротко и ясно:

— Мзду бери, но дело по-честному делай!..

Понятно; что при столь распространенном лихоимстве царь Петр Алексеевич несказанно радовался каждому честному человеку и не сутяге. И попав под благосклонный взор государя, такой обладатель редкого дара внезапно и быстро возносился до недосягаемых простым смертным государственных высот.

Подобное нежданное и высокое счастье выпало на долю скромного олонецкого воеводы.

Вот как произошла эта замечательная и поучительная история.

Царь Петр по решительности и подвижности своего характера всегда внезапно появлялся там, где его и вовсе не ожидали. Притом он ездил обычно в простом экипаже или двуколке, сопровождаемый лишь небольшой свитой. Одевался государь в своих странствованиях в простой дорожный мундир и высокие козловые сапоги, и посему сборы в дорогу были недолги.

В подобном виде, как снег на голову, он совершенно нежданно-нечаянно прибыл и в Олонец.

Этот весьма необширный по размеру и скромный городок царь изволил обойти пешком с тростью в руках. Он сошел с экипажа у городской заставы и, сопровождаемый толпой зевак и голопятых быстроногих ребятишек, благоволил пешком обойти градские валы и заплоты. При этом государь отрывисто и кратко отдавал приказы сопровождавшему его офицеру.

Осмотрев обветшалые от времени древние крепостные укрепления, царь быстро направился в воеводскую канцелярию и застал там старого олонецкого воеводу.

Старик замер от изумления, не веря своим глазам. «Неужто сие не во сне, а передо мной и впрямь стоит высокий и грозный гость?» — со священным трепетом подумал он.

Страх мурашками побежал по широкой спине воеводы, — в здоровущей по-мужицки руке царя он заметил изрядно увесистую трость.

«Слава те, осподи, хошь не дубинка», — успел утешить себя мыслию воевода и приготовился отведать вкус царской встречи.

Однако все тревоги старика оказались суетой и напраслиной.

Против ожидания царь ласково улыбнулся и милостиво спросил воеводу:

— Выкладывай, старик, какие есть в канцелярии челобитные дела?

Воевода пришел в разум, собрался с духом и упал в ноги государю. Он дрожащим голосом повинился перед царем:

— Виноват, и премного виноват, всемилостивейший государь, никаких челобитных дел у нас не имеется.

— Как никаких? — несказанно удивился государь и подумал: «Неужто пожгли иль истребили супостаты, предавая забвению не столь благовидные дела рук своих?»

Царь насупился и грозно поглядел на воеводу.

— Как никаких? — сурово переспросил он.

— Никаких челобитных, надежда-государь, — со слезами повторил воевода. — Виноват, батюшка государь, никаких челобитных я не принимаю и до канцелярии не допускаю, а всех челобитчиков соглашаю на мир и следов ссор сих не оставляю в канцелярии.

Воевода склонил голову и ждал грозного царского гнева, но государь вновь весь засиял добрым светом.

Царь весьма удивился необыкновенной вине стоявшего на коленях воеводы.

Он наклонился, поцеловал его голову и сказал:

— Я желал бы, чтобы все воеводы были столь же виноваты, как ты. Продолжай, друг мой, такое служение. Бог и я тебя не оставим.

Петр Алексеевич великодушно поднял воеводу с колен, простился с ним и, отказавшись от обеда, в тот же день отбыл из Олонца.

Перепуганный и взволнованный, воевода вновь обрел покой и сиял счастливым ликом. Он почитал себя счастливейшим человеком на белом свете.

Одни только приказные и копиисты воеводской канцелярии по неведомым нам причинам нисколько не ликовали и не хвалились столь нежданно ниспосланной царской милостью к воеводе. Они и вовсе недружелюбно поглядывали на грузного бородатого старика и недовольно хмыкали про себя: «Лиса старая».