Госпожа Бурлеска бессильно опустила тонкую руку с письмом, чувствуя, как по шее стекает струйка пота, змейкой пробирается в ложбинку грудей, чтобы расплыться где-то на ободке накрахмаленной тряпичной фиалки. Дьявольщина, мы никак не можем перестать украшаться, хотя бы так. Всё-таки этот дурацкий цветочек надо бы убрать. Или не стоит: вряд ли такое привлекает маньяков. Хотя кто знает, что делается в голове у маньяка? Что сейчас происходит в голове у Гора? Лучше не думать.

Но если она согласится, она сможет снять чёрную тряпку на целых сто пятьдесят дней. Сто пятьдесят дней она сможет ходить по улицам любого города спокойно и без страха. Загорать на пляже. Купаться в море. Идти через толпу мужчин и не бояться их взглядов. Сто пятьдесят дней гарантированной личной неприкосновенности. Правда, потом будет ещё тяжелее. Но она устала. Она заслужила отдых. И смешная плата за это — убить ублюдка, убить легально и честно. Да, она с ним когда-то была близка. Но теперь их ничто не связывает, кроме нескольких воспоминаний. Которые ей, конечно, дороги, но не настолько, чтобы ради них носить чёрную тряпку и не видеть солнца все оставшиеся годы — пока она не подурнеет настолько, что никакой сумасшедший не прельстится её телом… Хотя нет, паранджа — это теперь навсегда. Сумасшедшие бывают разные.

Бурлеска снова склонилась над письмом. Внизу была приписка другим почерком:

Варлека машинально кивнула. Да, это было похоже на Гора: с ней он был именно таким. Однажды он дал ей опасную бритву и потребовал, чтобы она резала ему спину во время каждого оргазма. Он вынес то ли девять, то ли десять порезов, под конец они буквально купались в луже крови… Иногда у него в голове что-то переключалось, и тогда он связывал её… чем? Кажется, какой-то толстой упругой лентой — так, что она не могла пошевелиться, и бил её кожаной плетью с чёрной латексной рукоятью в форме конского члена. О, как он её бил! Потом засовывал эту рукоять в то место, а сам пользовался другим. Тогда ей это нравилось.

Ну а теперь Гор решил пойти до конца. Червяки в голове выросли и потребовали корма.

Она почесала переносицу сквозь чёрную ткань и вызывала на экран парижский телефонный справочник.

— Посадка закончена, — сообщил сладкий компьютерный голос. — Взлёт через пять секунд, — добавил он. Переборка между мужским и женским рядом кресел тревожно замерцала красным.

Это было чистой формальностью: в безынерционной кабине транспортника ощутить момент взлёта было всё равно невозможно. Разве что теперь можно было быть совершенно уверенной, что никто не сунется на женскую половину.

Варлека со стоном облегчения освободилась от хиджаба и немедленно протёрла лицо влажной салфеткой. Стало чуть-чуть полегче.

На соседнем кресле, пыхтя, разматывала свой платок Райса Ваку, молодая аспирантка, которую Бурлеска решила взять с собой: девушка могла оказаться полезной.

— Ваш завтрак, — вкусно мурлыкнул компьютер.

Вдоль переборки вытянулась серебристая лента, по которой поплыли стайки белых стаканчиков с прохладительными напитками и какие-то огромные чёрные ягоды величиной с апельсин — что-то из новых сортов.

— Ой, — прощебетала Райса Ваку, протягивая руку к ягоде, — попробуй-ка вот это. Кажется, вишня.

— Я хочу омлет, — буркнула Варлека. — Ты помнишь, что такое омлет? Настоящий?

— Да, пробовала, — неожиданно заявила аспирантка, — я бывала в Монако. Только там всё очень дорого. И порция была крохотная. Я ничего не почувствовала.

Госпожа Бурлеска вывернула до предела ручку кондиционера: в салоне транспортника было жарко.

— Почему, интересно, гады не запретили какому-то там княжеству кушать яичницу? — поинтересовалась Варлека, недовольно повернулась в кресле. — Если это так оскорбляет их чувства?

— Монако же не подписало Кодекс, — вздохнула аспирантка. — Хитрые ребята. Сообразили, что на этом можно делать хорошие деньги. Всякие европейские шишки туда летают чуть не каждый день: покушать старой кухни, поразвлекаться. Но жить там, конечно, неудобно. Нормальная техника не работает. Разрешили только транспорт и связь. И за это местным пришлось кое с чем согласиться. То есть без платка там лучше не ходить. Ну, если ты не местная, конечно. Местным бабам дали постоянную неприкосновенность. Но только на их территории. Выезжаешь — хоп, на общих основаниях.

— Гады разрешили то, гады запретили это, — раздражённо сказала Варлека, — а мы всё это терпим, потому что нам нужны гадские технологии. Это проституция. Мы торгуем собой и своей цивилизацией. К тому же недорого. Что такого дали нам гады, чтобы это терпеть?

— Тш-ш-ш, — прошипела сквозь зубы Райса. — Это смешанный рейс.

— С нами летят наги? — повысила голос Варлека. — Надеюсь, мужских особей на нашей половине нет?

— Нис-сколько, — тихо свистнуло за ухом. — Можете с-сами убедитьс-ся!

Госпожа Бурлеска недовольно повернула голову на звук и увидела гада.

Точнее, то была юная гадюка: перламутровая чешуя на лице была усеяна золотыми точками, а на висках виднелись маленькие изящные выступы, как у всех молодых нагинь.

— Добрый день, — вежливо сказала змея, чуть опустив голову в знак приветствия. — Меня з-зовут Оффь, — последняя согласная заканчивалась мелодичным щелевым просвистом — этакое звуковое подобие лихого росчерка пера в конце подписи.

— Варлека Бурлеска, — представилась женщина, не скрывая недовольства.