Очень удачно, решил он, что М. Прайс значится на первом этаже. Не только потому, что ему не придется волочить Мо вверх по лестнице или затаскивать в лифт, но еще и потому, что к квартирам на первом этаже примыкал маленький внутренний дворик.

Это давало ему возможность с помощью печенья, которым он набил свои карманы, выманить Мо и запереть его вне квартиры, но в то же время под присмотром.

— Очаровательным, — повторил он в полголоса, бросив строгий взгляд на Мо, прежде чем постучать в дверь Мэлори.

Ее приветствие он бы не назвал лестным.

Ей хватило одного взгляда на него и Мо.

— О, мой Бог. Вы, должно быть, шутите.

— Я могу запереть его снаружи, — проговорил Флинн быстро. — Но нам действительно надо поговорить.

— Он выкопает все мои цветы.

— Он обычно ничего не раскапывает, — пожалуйста, Боже, только не копай. — У меня есть — я не могу сказать слово на букву П, иначе он будет сильно волноваться. Но у меня оно есть в кармане. Я просто положу его снаружи.

— Я не… — нос Мо устремился прямо к ее промежности. — Господи. — Защищаясь, она отпрыгнула назад. Большего приглашения Мо и не требовалось.

Оп прошел через дверь, резво протащив за собой Флинна по старинному турецкому ковру, едва промахнувшись своим сокрушительным хвостом мимо вазы Арт Деко [7] со стоящими в ней поздними лилиями.

В ужасе, Мэлори кинулась к двери патио и одним рывком открыла ее настежь.

— Вон, вон, пошел вон!

Это слово Мо знал. Но ему совсем не хотелось уходить, когда он только пришел, к тому же здесь было столько увлекательных запахов. Он просто плюхнулся своим широким туловищем на пол, всем своим видом давая понять, что его отсюда не сдвинешь.

Со всем возможным достоинством, Флинн схватился двумя руками за ошейник Мо и поволок его через комнату за дверь.

— О, да, это было очаровательно. — Запыхавшись, Флинн обмотал поводок петлей вокруг ствола дерева. А когда Мо завыл, он опустился рядом с ним на колени. — Прекрати это. У тебя что, нет гордости? У тебя совсем нет чувства мужской солидарности? Как я смогу наложить руки на эту женщину, если она нас ненавидит?

Он слегка боднул лбом в морду Мо.

— Давай, ложись и будь тихим. Сделай это для меня, и весь мир будет твоим. Начиная с этого.

Он достал печенье. Завывание мгновенно прекратилось, и хвост глухо забарабанил по земле.

— Напортачишь — в следующий раз оставлю тебя дома.

Он встал и послал, как он надеялся, непринужденную улыбку Мэлори, которая осмотрительно стояла по другую сторону двери.

Он подумал, что это уже была победа, когда она открыла дверь и впустила его внутрь.

— Вы никогда не пытались отдать его в школу послушания?

— Эээ… ну да… было дело… но это обернулось неприятным инцидентом. Мы не любим об этом говорить. Хорошая квартира.

Стильная, со вкусом. И женственная, решил он. Не утонченно-мелко-бузделушечно женственная, но дерзко-индивидуально-очаровательно женственная.

Стены были глубокого, богатого оттенка розового, выступавшего выразительным фоном для картин. Она предпочитала произведения античного искусства, или репродукции, достаточно хорошо выполненные, чтобы сойти за оригинал. Мягкие ткани и глянец скульптур.

И все чисто, как сверкающая новая монета.

Даже запах был женственный, от лилий и высушенных цветочных лепестков, которые женщины постоянно клали в какие-нибудь чаши. И, предположил он, от самой женщины.

Тихо играла музыка. Что это… Энни Ленокс, [8] проникновенно поющая о сладких грезах.

В целом, как показалось Флинну, все говорило об очень специфичном, очень тонком вкусе.

Он подошел к портрету женщины, выходящей из темной воды озера. Художник поразительно передал движение, сексуальность и силу изображения.

— Она красива. Ее стихия море или земля?

Мэлори изогнула бровь. Как минимум, он задал неглупый вопрос.

— Я думаю, она еще не выбрала. — Она взвешивала свое мнение о нем, пока он осматривался в ее квартире. Здесь, у нее, он казался более… мужчиной, что ли, предположила она, чем на той же улице или в огромной пустой комнате своего дома.

— Что вы здесь делаете?

— Во-первых, я пришел, потому что хотел увидеть вас снова.

— Почему?

— Вы привлекательная женщина. — Так как он нашел, что смотреть на нее не только расслабляющее, но и занимательно, он зацепил большими пальцами рук за передние карманы и просто предался созерцанию. — Вы можете считать это слишком незначительной причиной, но я предпочитаю думать, что нет ничего важнее. Если бы людям не нравилось смотреть на привлекательные вещи, то у нас не было бы никакого искусства.