В том, как иногда полезно доверяться самому себе, Ларин убедился довольно быстро. Его взвод благополучно дошел до развалин, выбил оттуда немцев и занял круговую оборону. Фашисты бросили на завод две роты мотоциклистов. Причем с тыла. Каково же было удивление Ларина, когда мотоциклы стали подрываться один за другим, когда фашистскую пехоту разнесли в клочья собственные мины.

А ведь немцы рассуждали правильно: русские не могли пройти по этому полю, не сняв мин, значит, атаковать можно спокойно.

Автоматчики Ларина, поеживаясь, наблюдали эту жуткую картину и с еще большим уважением поглядывали на командира. А он, девятнадцатилетний лейтенант, основательно испугавшись задним числом, лежал за грудой кирпичей и чуть не плакал, вспоминая безумный бросок по начиненному смертью полю.

Два дня просидел Рекс в блиндаже доктора Васильева, а потом выбрался наружу. Его покачивало, кидало из стороны в сторону, в глазах — липкий туман. Нюх, правда, остался: запах крови Рекс чувствовал остро. Да и как не чувствовать, если под каждым деревом лежат наскоро перебинтованные, израненные люди. Одни ждали операции, другие — транспорта в тыл, третьи требовали отправить на передовую.

Больше всех возмущался немолодой старшина, чем-то знакомый Рексу. Он бродил от палатки к палатке и то кричал, то что-то клянчил, то грозил.

— Бумажку! — сипел он. — Дайте бумажку — и я уйду. Без бумажки нельзя: скажут, сбежал. А я никогда не бегал. И от фрица не бегал! Не бегал! Уволокли меня. Ваши санитары и уволокли. А мне надо в строй! У меня батарея бесхозная.

Наконец он наткнулся на Васильева.

— Товарищ капитан! — обрадовался он. — Ну вы-то меня знаете. Дайте бумажку, а?

— Зачем бумажку? На папиросу, — протянул доктор пачку «Беломора».

— Да не курю я, — досадливо поморщился старшина. — Бумажку на выписку. Здоровый я! Честное слово.

— Погоди-погоди, где-то я тебя действительно видел.

— У вашего друга капитана Громова. Помните, я щенят приносил, а вы лечили вот этого волкодава?

— Бывшего волкодава, — жалостливо покосился доктор на Рекса.

— И правда. Что это с ним?

— Тоскует. Хозяина, знаешь ли…

— Да ну?! Не может быть!

— Может. Он бросился под танк.

— Ох ты-ы… Тут шансов мало. Но есть. Есть! Его хоть нашли?

— Какое там, — махнул рукой Васильев.

— Эх вы! Надо искать. Не там искали, не там!

— Там. Саперы все видели. Они были рядом. Ладно, чего уж теперь. Ты-то с какой бедой?

— Да не с бедой я! Бумажка нужна. Контузило малость. Сутки пролежал — отпустило.

— Не тошнит? Не мутит? В ушах не звенит?

— У артиллеристов всегда звенит.

— Фамилия, имя, возраст, звание? — спросил Васильев, доставая блокнот.

— Старшина Губин. Иван Захарович. Сорока двух лет. Девятнадцатый артполк.

— Получай, Иван Захарович, справку и дуй к своей пушке. Дырявь их танки! Дырявь, потроши и жги!

— Есть, жечь! — молодцевато козырнул старшина. — А капитана Громова все же поищите. На войне всякое бывает. Я вон читал, один летчик без парашюта с тыщи метров сиганул — и ничего, жив-здоров, опять летает.

И тут появилась Маша. Она прибыла с передовой, сопровождая очередную партию раненых. Оборванная, с ссадиной на лбу и разбитыми коленками, она совсем не походила на ту хорошенькую женщину, какой была неделю назад. С Васильевым она виделась не раз, но все мельком. А тут ее прямо-таки бросило к доктору.

— Товарищ капитан…

— Да ладно тебе, — поморщился Васильев.

— Товарищ капитан Коля, — улыбнулась Маша, — очень рада вас лицезреть.

— Ну и видик у тебя.

— А что, нормальный ведьмоватый видик. На передовой, Коленька, все такие. У нас…

Вдруг Маша вздрогнула и оборвала фразу. Она услышала такой жалобный, такой зовущий и такой безысходный скулеж, что у нее разом похолодело сердце и подкосились ноги. Маша обернулась. Обернулась медленно, уже предчувствуя беду. Под деревом лежал Рекс. Узнать его можно было только по рваному уху и желтоватым глазам, преданно и до жути горестно смотревшим на Машу. Рекс очень хотел броситься к хозяйке, лизнуть ее руки, лицо… Но не держали ноги. У него даже что-то случилось с глоткой, и он не мог толком гавкнуть, чтобы дать о себе знать достойно, по-собачьи.

Маша упала рядом. Плакать она не могла, слез почему-то не было. Она обняла отощавшую, истосковавшуюся собаку и тоненько завыла. Тут уж Рекс совсем зашелся!

Он уткнул морду в небо и издал такой душераздирающий вопль, что к ним с Машей потянулись люди. Они топтались около бьющейся в рыданиях женщины и похоронно воющей собаки, спрашивали, чем помочь, но доктор Васильев, кое-как совладав с собой, говорил, что все в порядке, помощь не нужна и они сами во всем разберутся.

— Маша, Маша, — тронул он ее за плечо, — нельзя так. Нельзя. С чего ты вдруг? Ничего не случилось. Ровным счетом ничего.