Когда летний вечер начинает переходить в ночь, чайки всегда возвращаются к своим гнездовьям на побережье. Поэтому их появление в такой дали от моря следовало расценивать как знак свыше. И от пронзительных криков чаек волосы на затылке Билли встали дыбом.

— У меня только та записка, которую я сейчас нашел.

— А где первая? — спросил Лэнни.

— Я оставил ее на кухне, радом с телефоном.

Билли подумал о том, чтобы вернуться в таверну и спросить Айви Элгин, что могли означать кружащие в небе морские чайки.

— Ладно. Хорошо. — кивнул Лэнни. — Дай мне ту записку, что сейчас у тебя. Палмер все равно захочет поговорить с тобой. Тогда ты и отдашь ему первую записку.

Проблема заключалась в том, что Айви, по ее же словам, могла что-либо предсказывать только по трупам.

Билли колебался, и Лэнни усилил напор:

— Ради бога, смотри на меня. Что ты углядел в этих птицах?

— Не знаю, — ответил Билли.

— Чего ты не знаешь?

— Не знаю, что означает появление этих птиц. — С неохотой Билли выудил из кармана записку, протянул Лэнни: — Один час.

— Это все, что мне нужно. Я тебе позвоню.

Лэнни уже отворачивался, но Билли остановил его, положив руку на плечо:

— Что значит позвонишь? Ты сказал, что привезешь Палмера.

— Сначала я позвоню тебе, как только решу, что нужно сказать Палмеру, чтобы уберечь собственный зад.

Накричавшись, чайки полетели к скатывающемуся к западному горизонту солнцу.

— Я изложу тебе свою версию, чтобы мы оба говорили одно и то же. А потом пойду к нему.

Билли сожалел, что отдал записку. Но логика требовала: вещественные улики должны быть у Лэнни.

— Где ты будешь через час… в «Шепчущихся соснах»?

Билли покачал головой:

— Я заеду туда, но лишь минут на пятнадцать. Потом буду дома. Позвони туда. Но есть еще один момент.

— Полночь, Билли, — нетерпеливо бросил Лэнни. — Помнишь?

— Откуда этот псих знает, какой я сделал выбор? Как он узнал, что я поехал к тебе, но не в полицию? Как сможет узнать, что я буду делать последующие четыре с половиной часа?

Лэнни не ответил, но нахмурился.

— Никак, если не следит за мной, — сам же и ответил Билли.

Лэнни оглядел автомобили на стоянке, таверну, вязы.

— Все шло очень уж гладко.

— Правда?

— Как река. А теперь этот порог.

— Пороги встречаются всегда.

— Это правда, — и Олсен направился к патрульному автомобилю.

Единственный сын своей матери, Олсен сейчас напоминал побитую собаку, ссутулившийся, с болтающимися, как плети, руками.

Билли хотел спросить, по-прежнему ли они друзья, но такой вопрос был бы очень прямым. А сформулировать его иначе не получалось.

А потом вдруг услышал собственный голос:

— Никогда тебе этого не говорил, а зря.

Лэнни остановился, оглянулся, настороженно посмотрел на него.

— Все эти годы, когда твоя мать болела, а ты ухаживал за ней, отказавшись от того, что хотел… для этого нужно быть не просто хорошим полицейским, а хорошим человеком.

Словно смутившись, Лэнни вновь глянул на деревья, а потом дрогнувшим голосом ответил:

— Спасибо, Билли. — Лэнни определенно порадовало, что его жертвенность не осталась незамеченной. А потом добавил, словно возвращаясь в настоящее: — Но за это не платят пенсию.

Билли наблюдал, как он сел за руль патрульной машины и уехал.

Чайки улетели, никто более не нарушал тишину, день спешил навстречу ночи, тени удлинялись и удлинялись.

На другой стороне шоссе сорокафутовый деревянный мужчина пытался выскочить из-под перемалывающих все и вся колес то ли промышленности, то ли жестокой идеологии, то ли современного искусства.

Лицо Барбары на белом фоне подушки было отчаянием Билли и его надеждой, утратой и ожиданием чуда.

Она была его якорем, с одной стороны, помогала устоять над напором любых жизненных ветров, но с другой, воспоминания о том времени, когда она радовалась жизни и радовала его, опутывали Билли, как тяжелая цепь. И если бы из комы она провалилась в полное забвение, он бы тоже не выдержал, утонул в черных глубинах.

Он приезжал сюда не для того, чтобы составить ей компанию и в надежде, что она узнает о его присутствии, даже не покидая внутренней тюрьмы, но чтобы научиться заботиться о другом человеческом существе, сидеть неподвижно и, возможно, обрести умиротворенность.