Проблема жилья была одной из самых острых в послевоенном Киеве, жилой фонд и коммунальное хозяйство которого (включая электросети, водопроводные и канализационные магистрали) страшно пострадали от гитлеровского нашествия. Огромные потери жилья привели к тому, что тысячи киевлян, возвращавшихся из армии или с мест эвакуации, оказывались бездомными. Нередко такое случалось даже с теми, чье жилье не было разрушено. В одних случаях довоенные квартиры этих людей в период немецкой оккупации были самовольно заняты соседями или случайными людьми, в других — послевоенная городская власть, в предположении, что прежние законные жильцы никогда не вернутся, заселяла эти квартиры другими киевлянами, чье жилье было разрушено. Происходили бесчисленные конфликты, судебные процессы; множество судеб было искалечено. В органах власти, ведавших распределением жилья, процветало взяточничество в невиданных масштабах.

Результатом страшной разрухи сельского хозяйства Украины и неурожаев стала голодная жизнь миллионов жителей села. Поэтому, несмотря на жестокие законы и отсутствие паспортов у крестьян, тысячи этих людей устремлялись в Киев, где, хоть с большими трудностями, можно было добыть какое-нибудь пропитание. (У кого-то из них были родственники в городе, другим удавалось устроиться на работу, третьи шли в домработницы и т.д.)

Следствием всех названных факторов стало то, что множество киевлян ютились в перенаселенных квартирах без элементарных удобств. Вполне характерными, но не самыми ужасными были условия обитания семьи моих родителей, к которой вскоре присоединились мы с Верой (напомню, что дом, в котором я жил вместе с родителями до войны, был сожжен немцами).

Отец вернулся в Киев в начале 1944 года. Ведомство предоставило для его семьи две комнаты (одна из них полутемная проходная) в коммунальной», на четыре семьи (всего 15 человек), сырой квартире. Единственная тесная кухня не была приспособлена для обслуживания такого числа пользователей. Почти целый год в доме отсутствовало электрическое освещение, но даже это не было самым неприятным в условиях обитания жильцов. В первые послевоенные годы дом не был подключен к водопроводной и канализационной магистралям. Воду набирали в соседнем дворе. Приходилось пользоваться неописуемо грязным и зловонным общественным туалетом Сенного рынка (через дорогу от дома). Чтобы искупаться, ходили в расположенную рядом гарнизонную баню. Не хватало топлива для обогрева жилых комнат.

Но не только трудности с жильем были главной приметой послевоенной жизни киевлян. Не менее сложными проблемами были питание, одежда, обувь.

Как питались горожане в эти первые послевоенные месяцы в условиях повсеместной карточной системы, то есть рационирования всех основных продуктов? Продовольствие по карточкам стоило недорого, но нормы отпуска, особенно жира, мяса и сахара, были крайне малы, да и не всегда в магазинах имелся необходимый продукт. Норма зависела от категории потребителя: рабочим полагалось побольше, дальше в порядке убывания шли служащие, студенты, дети и, наконец, иждивенцы. Для рабочих дневная норма хлеба составляла 800 г, студентам полагалось 400 г. Но даже по карточкам купить хлеб было непросто: у дверей булочных стояли длинные очереди обозленных людей. В магазин впускали группами человек по десять, и, когда дверь на минуту отворялась, туда без очереди втискивались нахальные и сильные, происходили свалки, случались драки. Тем, кто был в хвосте очереди, хлеба могло не хватить, а выкупить сегодняшнюю порцию на следующий день было невозможно — талоны были датированы. Утеря карточки обрекала ее владельца на голод до начала следующего месяца.

Кое-что из продовольствия продавалось в «коммерческих» магазинах по значительно (в несколько раз) более высоким ценам, а на «толкучках» — стихийно сложившихся рынках, где можно было купить абсолютно все, цена главного продукта питания — хлеба — была в сотни раз выше государственной «карточной». В первые дни моего пребывания в Киеве килограммовый кирпичик хлеба на толкучке стоил около 80 рублей (студент, не имевший двоек, мог на всю свою месячную стипендию купить... пять кирпичиков хлеба без карточек!). Покупать продовольствие по рыночным ценам могли немногие, а продовольствия по карточкам не хватало, чтобы прокормить семью. Так что подавляющее большинство населения жило очень скудно...

Нельзя было не обратить внимание на верхнюю одежду киевлян. Многие, независимо от пола и возраста, носили армейские шинели без погон или телогрейки, реже встречались люди в одежде мышино-серого цвета, перешитой из немецкого обмундирования. Самой распространенной обувью были грубые солдатские ботинки и кирзовые сапоги.

С киевскими толкучками мне пришлось познакомиться буквально на следующий день после прибытия в Киев, так как проблему сапог я должен был решить безотлагательно. С этой целью я отправился на главную киевскую толкучку того времени — «Евбаз» (Еврейский, он же Галицкий базар).

На огромной территории «Евбаза» (теперь здесь площадь Победы) плескалось неспокойное людское море, и десятки стоявших на площади рундучков выглядели островками в этом море. Тысячи людей здесь непрерывно двигались, каждый по своему маршруту, как будто демонстрируя броуновское движение. По мере моего приближения к границе толкучки становились различимы фигуры и лица людей, начинали доноситься крики зазывал, споры покупателей и продавцов, речитативы многочисленных нищих.

В тот день на Евбазе я купил красиво выглядевшие сапоги, но дома выяснилось, что по неопытности стал жертвой профессиональных мошенников: подошвы были изготовлены из плотного картона, тщательно пропитанного воском и отполированного до блеска. Как я уже рассказывал, через две недели в Харькове проблема моих сапог была окончательно закрыта.

Толкучек в городе было несколько, и везде шла бойкая торговля широким ассортиментом товаров. Атмосфера послевоенных толкучек соответствовала моим, почерпнутым из книг и кинофильмов представлениям о временах НЭПа. Здесь можно было увидеть и торговцев-завсегдатаев, и спекулянтов-перекупщиков, и воришек, и «кукольников» (последние изображали из себя покупателей, договаривались с доверчивым продавцом о цене товара, на его глазах отсчитывали требуемую сумму, забирали товар и, вместо пачки купюр, всучали «куклу» — зажатую между двумя настоящими купюрами того же размера пачку обрезанной газетной бумаги).