– Ну, а когда мне двадцать один будет, тоже у немки мне?

– Ну, тогда посмотрим.

Поселили Яшу у фрау Франк, на Песках. Примерным юношей до Рождества был. Еженедельные письма от фрау к родительнице успокоительны, хвалебны. Ехал домой, уверенный в удаче.

«Скажу: дети эти мне немецкие заниматься мешают. И потом даль страшная. В университет едешь, едешь... Небось, рысаков у меня нет».

И еще разные планы.

– Денег вот не хватает.

И обдумывал искусные речи. Про свои дела лишь мыслил. Обо всем забыл. Ну и о Вите, конечно.

Приехал. Из вагона вышел, улыбающийся. Огляделся.

– Ишь, черти! Хоть бы встретил кто...

На площади у вокзала злобно сплюнул.

– Полны конюшни... Хоть бы лошадь выслали...

И злой и сконфуженный, почувствовав сразу себя опять мальчишкой в родном городе, трясся в звенящих извозчичьих санках четыре версты. И морщась, отворачивался от впереди дремлющего извозчика, так безобразно задравшего ноги над сундуком. И шагом подымались по длинно-извилистому въезду. Бульвар у крепостной стены. Пови-делся дом родной. Так еще недавно о доме несознанно гордыми думами мечтал. Пустынная набережная верхняя. Дорога пошла ухабами. Темнеет громада молчащая. И никого близко.

– Крепость проклятая.

– К парадному?

– В ворота! В ворота!

Против воли по всем окнам взором скользнул. Никого. И черно-черно за стеклами цельными.

– Рублик уж пожалуйте.

– За восемьдесят пять подрядился. Получай.

– Тоже, господа...

По чугунной лестнице - черною называется - в верхний этаж вошел. Только экономку встретил, Татьяну Ивановну, старушку бойкую, милую.

– Барин, барин! С приездом, Яков Макарыч. Все ли здоров, мой батюшка?

Лицо умильное. Глаза заискивающе глядят.

– И уж идет вам, батюшка, форма.

И вдруг куда-то через стены поглядела. И сразу заплакала, затряслась.

– Что такое? Что такое, Татьяна Ивановна?

– Виктор-то Макарыч! Не пишет ли хоть вам чего? Ах, батюшка, что у нас деется...

– Опять про то же! Я почем знаю... Прикажите-ка лучше, Татьяна Ивановна, сундук мой поскорей наверх. Ишь копаются. Слуг полон дом...

И прошел в свою комнату злой и глотнувший пыльной какой-то скуки дома.

Комната старшего сына Макара во дворце его - узкая, низенькая в одно окно. Над музыкальной аркой у большой залы выкроена та комнатка. И к двери ее два приступка ведут. Окно в сад. Давно уж та комната Яшина. В четвертый класс перейдя, здесь поселился. Тихо. Заниматься никто не мешает. А музыки внизу давно нет.

Во всех трех этажах Макарова дома комнаты проходные, анфиладами, с громадными дверями; а много комнат арками разъединены лишь.

Удобной тихой комнаты тогда искал Яша. И вот эту выпросил. Заперта стояла. Что-то сложено было тут.

Пятеро детей Макаровых в верхнем этаже. Викторовы комнаты внизу. Давно туда ушел. Теперь нет Виктора. Вот еще Нади нет давно. Всех детей у Макара семеро.

Тужурку снял. Умывается Яша, фыркает злобно.

– Яша приехал! Яша приехал! Здравствуй, Яша!

Зиночка и Антоша вошли.

– Ну, здравствуйте, здравствуйте! А, и Костя! Наше вам, Константин Макарыч. И вы скоро в Питер?

– Нет, не скоро еще. И не в Питер я. Я в сельскохозяйственное решил. В Москву.

– Яша! Что с Витей?

То Зиночка. Пугающимся голоском спрашивает, в брата старшего уставила глазки.

– Витя! Витя! Опять Витя... Да откуда мне знать?

Ирочка, младшая, в комнату влетела.

– Fraulein Emma!

Зиночка ей:

– А ну ее.

– Сторонись! Сундук едет.

Сундуком от двери отрезанная, целомудренно обеспокоенные взоры немка в комнату бросает, увещевающие речи Зиночке держит, немецкие, о невозможности такого поведения. И на студента без тужурки с полотенцем на плече еще раз взглянуть не решается.

Оглянулась немка туда, в коридор. И все уже прислушиваются. Смятение в Яшиной комнате, в маленькой. А по коридору близится явно торопливый, шелковый шепот юбок, всем такой знакомый во всех оттенках гнева.

– Мaman! Мaman!

И не успела Зиночка ускользнуть, и не успела спрятаться.

– Зина! Сколько раз тебе...

Быстро заговорила. И на Эмму упрекающе-злые взоры мечет.

– Яша! Что ты на письма толком ответить не умеешь!.. А вам здесь делать нечего.

Это к младшим.

– Здравствуйте, мамаша.

– Тебе про Виктора сколько раз писано было. А ты...

Обидою сердце Яшино доброе закипело. И перед младшими братьями стыдно. Не слушает. И к чему в крепость на праздники поехал! Дерзкую улыбку на лицо румяное вызвал.

– Я думаю, мамаша, поздороваться сначала не мешает.